молча и бездеятельно. Когда я с удивлением стал членом-корреспондентом, мне сказали: «Если
бы вы знали, какая это радость для вашей матери». Она тяжелела и слабела. Стала изредка
говорить о прошлом (но никогда — об отце): чаще о дедовом семействе, чем о бабушкином.
(«Жили в городе Бердичеве два брата Ниренберги, оба лавочники, Исай богатый, а Абрам
бедный...» — сродни Исаевичам были художник Нюренберг и писатель Шаров, из Абрамовичей
вышел только мой дед). Больше всего врезалось в память, как в десять лет в южном городке
Ейске, где было посытнее, но нечего читать, она нарочно читала, держа книгу вверх ногами, чтобы на подольше хватило: это был «Фрегат "Паллада"» Гончарова.
У нее был рак горла, но к врачам она не хотела. Сперва вспухла шея, потом пропал голос, остался только свистящий шепот, потом стало невозможно дышать. В больнице она металась
тяжелым телом по постели, раскрывая красный рот и умоляя об обезболивающем. Когда она
умерла, тело ее, как полагалось, выставили в морге, чтобы собравшиеся сослуживцы и
родственники сказали добрые слова. Служитель в белом халате спросил: «Партийная?» — Я
ответил: «Нет». Тогда он, не спрашивая, накрыл ее не красным, а белым покрывалом с
81
З А П И С И и в ы п и с к и
вышитыми черными крестами и молитвенной вязью по краям. В газете «Безбожник» это
называлось мракобесием, но уже начинались годы, когда на это перестали обращать внимание.
Мой отец
На моей памяти он работал редактором в издательстве Академии наук Когда он умер,византинисты из Института истории выпустили свою очередную книгу — перевод византийской
хроники — с посвящением елгу на отдельном листе: «Светлой памяти такого-то». Он не бы
византинистом, просто он был очень хорошим редактором.
О том, что он — мой отец, мать сказала мне, только узнав о его смерти: высохшим голосом и
глядя в пространство. Я ответил: «Да, хорошо».
В сочинениях Пушкина печатается портрет Дельвига: мягкое лицо, гладкие волосы,спокойный взгляд из-под маленьких очков. Однажды я сказал бабушке: «Как он похож на Д. Е ».
Она ответила: «Что ты вздор несешь, это на тебя он похож». Наверное, чтобы задуматься, чей я
сын, было достаточно и этого. Или прислушаться к женщинам во дворе («К вам отец приходил,никого не застал и ушел»). Но я — не то чтобы ни о чем не догадывался, а просто запретил себе
об этом думать, если мать, по-видимолгу, не хочет, чтобы я думал.