Читаем o 41e50fe5342ba7bb полностью

проступила смола» у Мандельштама — сурковское «на поленьях смола

как слеза».

Подтекст Даже серийная обложка Цеха поэтов (и первой Ахматовой) — копия с

брюсовского Urbi et orbi. То-то Ахматова ненавидела Брюсова.

Подтекст изобразительный. У Пастернака в «Маргарите» ее жест — одна

рука лежащей заломлена под затылком и соединена с рукой

[Фауста], другая скорее закинута, чем заломлена, прямая, в тень

439

З А П И С И и в ы п и с к и

ветвей и дождя, — это поза врубелевского «Демона»; лиловый

цвет — от «Демона» же и ог «Сирени»; и все это подводит к

врубелевскому витражу «Маргарита», хоть там поза и другая.

Сон сына: старый Ифит, ворчун вроде Лаэрта, *богатыри не вы* («когда мы с

Фемистоклом при Соломине...» — С кем, с кем? — -А, ты его не знаешь!»): он был и с

Моисеем в Исходе, и манна была не крупа, а кочанчики величиной с теннисные шарики,и их варили на огненном столпе. Господь растил их гиг своем небесном огороде, как

Диоклетиан: стал бы он сыпать своему народу такую мелочь, как крупа! Он плавал и

с аргонавтами: бестолковщина! про компас знали только понаслышке, у Ясона была

подвешена на веревочке железная стрелка, но ненамаг- ниченная, он каждое утро

щелкал по ней и плыл, как по брошенному жребию.

Порядок это значит всякую мысль класть туда, откуда взял. Детская

привычка.

Подросток в своем развитии растянулся, как поезд, и изнемогает, бегая вдоль

себя от головы к хвосту. — «Сковорода писал: мир ловил меня, но не поймал; ты сам лезешь миру в пасть, а он от тебя

отплевывается». — «Беда в том, что ты сам себя черненьким

полюбить не можешь, несмотря на все твои розановские

усилия». — А он отвечает «Кто без греха, в того я первый бро-

шу камень».

Пермь Пустому месту приказали быть городом, и оно послушалось, только медленно (Вигель).

Позитивизм (От X. Барана.) Р. Якобсон отчеркнул в Хопкинсе («О проис-

хождении красоты», речь Профессора): «Я позитивист, я —

шарящий раб, я буду ботанизировать на могиле родной матери; я стервятник, ждущий минуты растерзать сердце поэта перед

чернью; я пошлый обыватель, которого проклинали и Шекспир, и Вордсворт, и Теннисон, и единственная моя награда — казнь, ненависть и презрение от истинного идеального поэта».

«Позитивизм хорош для рантье, он приносит свои пять процентов прогресса

ежегодно» («Шум времени»). Нет, позитивизм, который не

учит, не судит, а только приговаривает «вот что бывает», — это

не безмятежность, позитивизм — это напряженность: все

вр>емя ждешь, что тысяча первый лебедь будет черный, что

следующий прохожий даст мне в зубы, а случайный камень

заговорит по-китайски. От этого устаешь.

Плагиат «умоокрадение» (Лесков, 11,176).

Постоянные Как они возникают. Софья Андреевна вспоминала: вот эту эпитеты

стену проломили в 187* г, я ему сказала: я родила тебе три-

надцать детей, а ты устрой хоть место, где бы они могли дви-

гаться, — как вдруг ее перебили: «Мама, как же тринадцать?» —

и она замолкла, потому что действительно детей тогда было еще

только пять.

440

З А П И С И И В Ы П И С К И

Политика А Осповат «Книга Эйдельмана о Лунине была важней, чем Лебедева

о Чаадаеве (только цитаты!) или Белинкова (только памфлет!), —

она показывала легальную оппозицию в условиях деспотизма, политику как искусство для искусства, Лунин был как бы депутат

от Нерчинского округа в несуществующий парламент. А

Белинков — это, так сказать, листовка в 500 страниц».

Полифония Почему-то и Бахтин, и его последователи смотрят только на роман и не

оглядываются на драму, где полифония уж совсем беспримесная, и все же никто не спутает положительного героя с

отрицательным. Достоевский, как Мао, дает пороку высказаться, а потом его наказывает.

Потомки Г. А Дубровская учредила международный культурный центр

«Первопечатник» — должен был называться «Федоровский

центр», но оказалось, что когда по имени, то нужна бумага, что

потомки Ивана Федорова не возражают.

Пошлость — это истина не на своем структурном месте. Не только низкое в

высоком, но и наоборот, напр.: бог в Пушкине. (Из записей Л.

Гинзбург). — Мы называем вещь пошлой за то, что она

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых харьковчан
100 знаменитых харьковчан

Дмитрий Багалей и Александр Ахиезер, Николай Барабашов и Василий Каразин, Клавдия Шульженко и Ирина Бугримова, Людмила Гурченко и Любовь Малая, Владимир Крайнев и Антон Макаренко… Что объединяет этих людей — столь разных по роду деятельности, живущих в разные годы и в разных городах? Один факт — они так или иначе связаны с Харьковом.Выстраивать героев этой книги по принципу «кто знаменитее» — просто абсурдно. Главное — они любили и любят свой город и прославили его своими делами. Надеемся, что эти сто биографий помогут читателю почувствовать ритм жизни этого города, узнать больше о его истории, просто понять его. Тем более что в книгу вошли и очерки о харьковчанах, имена которых сейчас на слуху у всех горожан, — об Арсене Авакове, Владимире Шумилкине, Александре Фельдмане. Эти люди создают сегодняшнюю историю Харькова.Как знать, возможно, прочитав эту книгу, кто-то испытает чувство гордости за своих знаменитых земляков и посмотрит на Харьков другими глазами.

Владислав Леонидович Карнацевич

Неотсортированное / Энциклопедии / Словари и Энциклопедии