o 41e50fe5342ba7bb

«Мальчик». Автором рукописи был седой человек, большой, крепкий, громкий, с палкой в

размашистых руках. Он бранился на неизвестных мне людей, бросался шишками, собаку

Шарика звал Трехосным Эллипсоидом, играл в шахматы, не глядя на доску, читал Тютчева так,что я до сих пор слышу «Итальянскую виллу» его голосом, и уничтожал меня за недостаточный

интерес к математическим наукам. Его звали Сергей Павлович Бобрюв; имя это ничего нам не

говорило.

Через два года вышла его книга «Волшебный двурог» — врюде «Алисы в стране мате-

матических чудес», где главы назывались схолиями, отступления были интереснее сюжета,шутки — лихие, картинки — Конашевичевы, а заглавная геометрическая фигура с полумесяцем

не имела никакого отношения к действию. За непедагогическую яркость книгу тотчас

разгрюмила твердая газета «Культура и жизнь». Следующая «занимательная математика»

Боброва появилась через несколько лет и была надсадно-бледная. Но мы уже знали, что Бобров

был поэтом, и читали в старых альманахах «Центрифуги» («такой-то турбогод») его

малопонятные стихи и хлесткие рецензии: «Ну что же, дорогой читатель, наденем калоши и

двинемся вглубь по канализационным тропам "Первого журнала русских футуристов"...»*.

Видели давний силуэт работы Кругликовой — усы торчат, губы надуты, над грудой бумаг

размахивается рука с папиросой, сходство — как будто тридцати лет и не бывало. Это была

невозвратная история. Когда потом в оттепельной «Литературной Москве» вдруг явились два

стихотворения Бобрюва, филологи с изумлением говорили друг другу: «А Бобрюв-то!..»

Когда мне было двадцать пять лет, в Институте мирювой литературы начала собираться

стиховедческая группа. Ее можно было назвать клубом неудачников. Все стар-

Все цитаты — по памяти, кроме немногих обозначенных. Прошу прощения у товарищей-филологов.

428

З А П И С И И В Ы П И С К И

шие участники помнили, как наука стиховедения была отменена почти на тридцать лет, а их

собственные работы в лучшем случае устаревали на корню. Председательствовал Л. И.

Тимофеев, приходили Бонди, Квятковский, Никонов, Стеллецкий, один раз появился

Голенищев-Кутузов. У Бонди была книга о стихе, зарезанная в корректуре. Штокмар в

депрессии сжег полную картотеку рифм Маяковского. Нищий Квятковский был принят в Союз