o 0a115616b968c99b

Васильковые глаза погрустнели и Маша, с трудом ворочая языком, сказала: «Ммма-мма,

каш-ша, мам-мма!».

- Тебя мама кашкой кормила? – Энни посмотрела на покрытое морщинами лицо женщины, и

вдруг, потрясенно спросила: «Мама, а сколько ей лет?».

- Да вот, - Мэри кивнула, - Ксении Борисовны ровесница.

Юродивая показала за окно возка и промычала: «Уууу! Уууу!»

- Лошадки скачут, да, - нежно проговорила Мэри. «Далеко скачут, за реки, за леса».

Ксения тоже выглянула наружу и грустно сказала: «Сейчас Белый Город минуем, а там уже и

дорога на Лавру начнется, помните, Марья Петровна, мы весной туда с матушкой ездили, кто

ж знал тогда, что все так обернется».

- Да, - отозвалась Мэри, обнимая прижавшуюся к ней дочь, - и что далее будет, - о том

Господь только ведает.

Стрельцы, что верхами сопровождали возки, вдруг остановились, пропуская кого-то, и

Ксения Борисовна тихо сказала: «Это из Разбойного приказа, видите – закрыт он. Должно

быть, князя Василия Ивановича к Троицкой церкви везут».

Мэри перекрестилась, всадники пришпорили лошадей, и женщина, обернувшись, еще успела

увидеть воронье, что кружилось над кремлевскими башнями.

Федор погладил вороного жеребца по холке и тот тихонько заржал. «Соскучился, да? –

улыбнулся мужчина. «Ну, ничего, сейчас на Волгу с тобой поедем, там хорошо, корма

вдоволь будет, а весной – сюда вернемся».

Он оглянулся – здесь, в переулках у Варварки, было тихо, издали, от Красной площади

доносился возбужденный гул толпы.

Федор краем глаза увидел палаты Английского Двора и вдруг вспомнил детство – как

матушка посылала его сюда с Воздвиженки, с записками к отчиму. «А потом мы вместе

домой шли, - подумал Федор, - через площадь, мимо Неглинки, и там уж монастырь

Воздвижения Креста Господня было видно, а рядом – и усадьба. Ах, Петр Михайлович,

прожил бы ты подольше, ведь совсем молодым умер.

- Ну, нет, - Федор внезапно рассмеялся, - я еще внуков своих увижу. А там, - он приподнялся

в стременах, - народ собирается. Хотя, когда дядю Матвея казнили, их больше было. Ну,

отчиму с матушкой удалось его спасти, тако же и мне – удастся. А ведь я рядом с царем

Иваном тогда был, совсем близко, – мужчина представил себе сухое, жесткое лицо, желто-

зеленые, зоркие глаза, и чуть поежился.

Откуда ни возьмись – над Троицкой церковью, подгоняемый сильным, южным ветром

появился ярко раскрашенный воздушный змей.

Федор наклонился и тихо сказал: «Ну, давай, милый, не подведи. Мы с тобой, пожалуй,

помост им проломим, ну а там уже нас и не догнать будет».

Конь мягко взял с места, и Федор, с высоты своего роста, взглянул на спуск к реке. Он

прислушался – дьяк монотонно читал указ самозванца.

Внезапно тишину разорвал сухой треск пищалей и, Федор, резко пришпорив коня, положив

руку на клинок – ворвался на площадь.

Толпа ахнула и бросилась врассыпную, стрельцы, что окружали помост, палили поверх

голов – а из людской массы все стреляли и Федор невольно улыбнулся: «Молодец Татищев,

тут у него два десятка человек, не меньше. А вон и Василий Иванович, да, хорошо они его

отделали, и не узнать».

Конь играючи вскочил на помост, тонкие доски опасно затрещали, и Федор, одним ударом

снеся голову потянувшемуся за пищалью стрельцу, быстрым движением сабли разрезал

веревку, и протянул руку Шуйскому.

Толпа кричала что-то, от Фроловских ворот бежали еще люди, с оружием, и Федор, отдав

князю свой пистолет, велел: «Стреляйте, покуда пороха хватит».

Он перегнулся в седле, и на скаку подняв брошенную кем-то саблю, сказал: «И это тоже

возьмите, не помешает».

Промчавшись по Красной площади, очищенной ради казни от лотков, Федор заметил, как на

Воскресенском мосту выстраиваются стрельцы.

Жеребец ринулся в Неглинку, и, оказавшись на берегу, рванулся к Воздвиженке.

- Ничего, - подумал Федор, - там ждать будут столько, сколько надо, а мы сейчас в обход

поедем, сначала вверх по реке, а потом разберемся».

- Спасибо, Федор Петрович, - услышал он голос Шуйского. Федор повернул коня и пустил его

рысью по берегу, к плотине и водяной мельнице на речке Пресне. «Оттуда как раз до села

Алексеевского доберемся, там подстава, - подумал он и вслух сказал: «Вы бы для меня, то

же самое сделали, Василий Иванович».

- У вас рубашка вся в крови, - тяжело вздохнул Шуйский. «Посмотрите, может,

остановимся?».

Федор только сейчас почувствовал тупую боль в руке и, взглянув вниз, ответил: «Не стоит,

до Троицкой дороги потерплю. Хорошо, что левая рука, - он усмехнулся.

- Саблю можно держать, да, - согласился Шуйский.

Воронцов-Вельяминов расхохотался. «Рисую я правой, Василий Иванович».

Вороной конь быстрой рысью несся среди перелесков, в виду деревень – на восток, к Лавре.

Интерлюдия

Рим, лето 1605 года

Высокий, темноволосый, сероглазый мальчик примерился и, занеся ногу над тряпичным

мячом, сказал: «В этот раз не отобьешь, папа».

- А ты попробуй, - Франческо стер пот со лба, - летний вечер был жарким, и легко поймал

мяч. «Все, - сказал отец, подзывая к себе Алессандро, - пошли, нам с тобой еще воду из

колодца носить, и мыться, перепачкались же с ног до головы».

Булыжник на Площади Цветов был еще теплым, и Алессандро, забрав у отца мяч,