o 0a115616b968c99b

девице по Москве одной ходить, обидят еще.

- Девица, скажете тоже, - расхохоталась Дуня, и, протянув руку, приняв записку, - исчезла.

-А что Ксения Борисовна? – поинтересовался Татищев.

-Постригается, и в Горицкий монастырь едет, на реку Шексну, - хмуро ответил Федор.

«Впрочем, все эти постриги, что под патриархом Игнатием сделаны, - силы в них нет, как

государь – самозванец, тако же и патриарх».

- Знаете, какие слухи-то по Москве бродят, - помолчав, проговорил его собеседник.

-Знаю, - коротко отозвался Федор. «Вот как его, - он махнул рукой в сторону Кремля, -

обратно в Польшу отправим, мертвого, понятное дело, так и решать с этим будем, сейчас

другие заботы у нас есть. Оружие людям раздал?

- А как же, - Татищев улыбнулся. «Палить в воздух станут, конечно, не след людей-то ранить,

зачем оно нам? А у вас что?

- Сабля да пищаль, - Федор зевнул. «Ничего, Михаил, справлюсь. Давай тогда, коня моего в

Китай-городе, у Яузы спрячьте, Никифор вам покажет – где. А я по утренней прохладе, лодку

возьму, и появлюсь там».

Татищев ушел, а Федор, слушая перезвон колоколов, распахнул ставни шире, и, глядя на

чудный, золотой закат над Замоскворечьем, зло сказал: «А какие бы слухи ни ходили, сие

мне нисколько не важно. Окромя меня, ничьей она не будет, никогда, пока жив я. Вот и все».

- Значит так, - он вернулся к столу и налил себе водки, - Марья пусть по весне в Новые

Холмогоры едет, я их туда провожу, и потом уже – на Москву. А там Земский Собор пусть

решает – кому царствовать, хоша бы и Василию Ивановичу. Для сего завтра, правда, надо

его с плахи снять, но ничего – справимся».

Федор вытянулся на лавке и вдруг подумал: «Прости, Господи, а ведь Лизавета и умереть

может. Я, правда, тоже, может, и завтра, - он невольно улыбнулся. «Все в руке Божьей,

конечно. Приеду туда, на Волгу, Марья и не узнает меня, наверное, маленькая же еще была,

как уезжали, годик только исполнился. Как самозванца выгоним, надо, чтобы Лизавета еще

родила, двое сыновей – мало это. Ну, а ежели умрет она – с Ксенией под венец можно

идти».

Он закинул руки за голову, и, нежно сказал: «Иван, да. Иван Федорович. Так и назовем».

В церкви Иоанна Предтечи было сумрачно, и Ксения, оправляя черный апостольник,

подумала: «Так и не скажешь, что лето на дворе, вон тут, прохладно как».

- Возок заложили уже, - Аннушка заглянула в притвор. «Матушка спрашивает, можно с нами

юродивая поедет, ну, Машенька, она тихая же».

Сзади раздалось шуршание рясы, и Марья Петровна тихо сказала: «Государыня

вдовствующая, ну, инокиня Марфа, рядом с собой никого не терпит, знаете же».

- Конечно, - Ксения попыталась улыбнуться, и Мэри, увидев слезу, что медленно

скатывалась по щеке девушке, велела: «Беги, доченька, глянь – что там с поклажей нашей,

хоша и немного ее, а все одно – вдруг что перепутают».

Девочка исчезла, и Ксения вздрогнула – Марья Петровна крепко взяла ее за руку.

- Так, - сказала женщина тихо, - сами знаете, патриарх этот, Игнатий, самозванцем

ставленый, так что и постриги его, - Мэри усмехнулась, - гроша ломаного не стоят. Далее, -

она помолчала. «Я с Шексны по весне уеду, как – придумаю, хотите, со мной

отправляйтесь».

Ксения упрямо помотала головой, и Марья Петровна вздохнула: «Ну, как знаете. Теперь вот

что – я вам травы начну давать, а вы пейте. И как из обители уйду, тако же оставлю вам».

- Марья Петровна! – потрясенно промолвила девушка.

Лазоревые глаза блеснули ледяным холодом и женщина, встряхнув Ксению за плечи, -

грубо, - сказала:

- Не тех вы кровей, Ксения Борисовна, чтобы в подоле ублюдков приносить, тако же и Федор

Петрович. Что вы ему полюбовницей стать хотите – сие дело ваше, Господь вас рассудит,

однако вы не ему не жена венчанная. А что блудить вы собираетесь – так хоша приплода у

вас не будет, не придется младенца невинного душить, упаси Господь, али под ворота

подкидывать.

- Да как вы…, - попыталась возразить Ксения, но Мэри хлестнула ее по щеке, - больно, - и

продолжила:

-Потом мне спасибо скажете. Федор Петрович вас на спину уложит, - женщина усмехнулась,

- и не побережет, – я таких, как он, знаю, сии мужики не о бабе думают, а только лишь об

удовольствии своем. А коли вы ему прискучите – дак хоть чада у вас на руках не останется,

может, и замуж выйдете.

Девушка закусила губу, сдерживая слезы: «Все не так случится, Марья Петровна. Он меня из

монастыря заберет, и мы с ним всю жизнь вместе проживем, до старости нашей, деток

будем пестовать».

Марья Петровна, хотела, было, что-то сказать, но тут Аннушка всунула голову в дверь и

торопливо проговорила: «Готово все уже, инокиня Марфа выезжать велела».

Ксения посмотрела на прямую спину Марьи Петровны, на ее твердые плечи, и тихо

пробормотала: «Не буду я никаких трав пить, ежели Господь даст понести, дак быть по

сему».

Маша забилась в угол возка, и Энни, сев рядом, ласково сказала: «Не бойся. Хочешь,

поиграем, дай руку мне».

Юродивая осторожно, с опаской протянула ладошку и Энни, загибая ее пальцы, начала:

«Сорока-ворона, кашку варила, деток кормила. Этому дала, этому дала, а этому, - самому

маленькому, - Энни пощекотала мизинец, - не дала!»