o 0a115616b968c99b

пересекают – заодно и проверим. Скажем, что вы с Шуйским в сговоре были и меня отравить

хотели.

Мэри только кивнула головой: «Хорошо, государь».

Ксения все стояла, молча, и Дмитрий, похлопав ее по щеке, - девушка вздрогнула, - сказал:

«А вы, Ксения Борисовна, сегодня вечером меня навестите, вместе с Марьей Петровной.

Теперь я вас нескоро увижу, разве что осенью следующей, как мы с царицей приедем

святыням поклониться. Скучать будете за мной? – расхохотался Дмитрий, все еще

поглаживая лицо Ксении.

Девушка опустила голову, и царь, вытирая мокрую руку о кружевной платок, заметил: «Вижу,

будете».

Когда он ушел, Ксения опустилась на ковер и разрыдалась – горячо, горько. Мэри села

рядом и рассудительно сказала: «Он только о Шуйском говорил, Ксения Борисовна, сами же

слышали. Если б Федор Петрович к ним в руки попался, он, - женщина указала на дверь, - не

преминул бы этим похвастаться, уж поверьте».

Ксения взяла ее руку и стала поглаживать пальцы: «А как же весточку-то передать Федору

Петровичу, коли жив он, в какой монастырь нас повезли?».

- Придумаю что-нибудь, - Мэри поцеловала темные волосы. «Мы же сами о сем только

опосля пострижения узнаем, но не думаю, чтобы обитель сия близко была, опасно вас рядом

с Москвой-то держать, мало ли что.

В распахнутые ставни был слышен гомон толпы на Красной площади. Ксения вздохнула и,

наконец, сказала: «Вы меня простите, Марья Петровна, он ведь опять нас будет заставлять

это делать…»

Мэри вспомнила влажные, в нитках слюны, оттопыренные губы, остановившиеся глаза,

расширенные ноздри и его томный, мягкий голос: «Вот так, Ксения Борисовна, видите, и вы

не хуже Марьи Петровны научились. Ну а теперь, - вместе, - сверху раздался дробный,

сухой, смешок, - а я уж найду, чем мне заняться».

- Что не по воле своей вы делаете, - вздохнула Мэри, - в том стыда нет, Ксения Борисовна.

Девушка внезапно, жарко покраснела и, отвернув голову, сказала: « Ежели жив Федор

Петрович, и Господь нам встретиться приведет, - все ему расскажу, без утайки. А там уж

пусть решает – люба я ему, али нет. А что женат он, - Ксения устроила голову на плече у

Мэри, - так отмолю я грех этот.

Мэри погладила ее по косам, и, помолчав, сказала: «Вы, Ксения Борисовна, не девочка уже,

за двадцать вам, - так подумайте, может, не стоит? Коли жена его узнает, так больно ж ей

будет, сказано же в Писании – не чини ближнему того, чего не хочешь, чтобы тебе

причинили.

- Да не узнает она! – отмахнулась Ксения, - а что человек не знает, - то не тяжело ему. А

этого, - девушка показала на дверь, - свалят непременно и скоро очень. Тогда я из

монастыря выйду, и буду с Федором Петровичем, хоша в полюбовницах, мне сие неважно, -

как.

Она обхватила руками колени, и мечтательно сказала: «Сына ему рожу, Марья Петровна».

Мэри увидела на темно-красных, красивых губах, счастливую улыбку, и, ничего не говоря, -

просто стала смотреть вдаль, - на голубое, яркое небо конца лета.

Федор хмуро сказал целовальнику: «Значит, не врал человечек тот, с Конюшенного двора?

Завтра с утра ему возок закладывать велели, на Девичье поле?

Никифор Григорьевич кивнул и добавил: «Два десятка стрельцов вооруженных тако же при

сем возке будут, Федор Петрович. Вы как хотите, а туда сейчас соваться – это все равно, что

рядом с Василием Ивановичем на плаху лечь».

Федор посмотрел на план Москвы и задумался. «Вот что, Никифор Григорьевич, Дуня твоя

спит еще, наверное?».

Целовальник помялся. «Хоша вы, Федор Петрович, меня за это не похвалите, однако мне

девки отродясь столько денег не приносили – поляки эти хорошо платят. У нее вчера трое

было, дай Бог, опосля обедни встанет».

Воронцов-Вельяминов рассмеялся: «Ну, как проснется, одень ее поплоше, и пущай каждый

день в обитель ходит, ни одной службы не пропускает. Как увидит девочку, - белокурую,

сероглазую, годков восьми – пущай грамотцу ей передаст, кою я напишу».

Никифор Григорьевич почесал в бороде. «А и точно, остальные-то у меня – как их не наряди,

а глаза блядские. А Дуне шестнадцатый годок еще, как платочком голову повяжет – вроде и

девица невинная. А что с Василием Ивановичем-то делать будем?

Федор помрачнел, и, оглядев стол, сказал: «Ты вот что, водки мне поставь, ну и поесть чего,

о сем поразмыслить надо. В Разбойный приказ никак не пробраться?»

Никифор Григорьевич выматерился: «Если б можно было, Василий Иванович уже бы в

Ярославль ехал, вместе с вами. Там сейчас поляк на поляке, этот Бучинский, что секретарем

при самозванце, целую тайную канцелярию, как они ее называют, учинил, и везде своих

людей насажал. Но молчит князь, сами, же видите, - целовальник чуть улыбнулся.

- А из них к твоим девкам никто не ходит? – поинтересовался Федор. «Ну, из тех, что в

Разбойном приказе?».

- Да разве они бумаги свои показывают? – развел руками целовальник. «У нас ведь как –

деньги на стол, и все».

- Да, - Федор вздохнул. «Ну, принесли мне требухи-то, а то снизу так пахнет, что думать ни о

чем другом невозможно. И хлеба каравай. Что-нибудь да устроим».

Никифор Григорьевич пошел за едой, а Федор, быстро написав грамоту, наклонился над