o 0a115616b968c99b

Он развернул искусно вычерченный план города, и, окунув перо в чернильницу, поставил на

нем точку.

- Вот тут все и сделаем, - улыбнулся Федор, - вы потом, по мосту наплавному, к Троицкой

церкви переберетесь, там из Замоскворечья толпа на Красную площадь валить будет,

затеряетесь. А я в лодку прыгну и сюда вернусь.

- Просто, Василий Иванович, - мужчина посмотрел на плетеную корзину, что стояла на

берегу, у воды, на сложенный в ней холст,- сие, насколько я знаю, не делал еще никто,

посмотреть-то хочется, - Федор рассмеялся.

Шуйский взглянул на него и вдруг сказал: «Жалко, Федор Петрович, что вы, вместо того,

чтобы строить, или вот такое придумывать, - саблю в руки взяли».

- А что делать? – мужчина вздохнул. «Вот выгоним эту шваль, царя Земский Собор выберет,

- я меч деда своего на стену повешу, и за старое примусь, раствор месить буду, и камни

таскать».

Воронцов-Вельяминов натянул старый, в прорехах, кафтан, и поскреб в рыжей бороде.

«Обросли мы тут с вами, Василий Иванович, аки святые отцы, а, впрочем, оно и к лучшему,

не узнают».

- Ну, - Шуйский тоже стал одеваться, - ваши пятнадцать вершков, Федор Петрович, всей

Москве известны, да и весите, вы, должно быть, больше шести пудов».

- Больше, - усмехнувшись, согласился Воронцов-Вельяминов, - эта корзина меня бы не

выдержала.

Шуйский перекрестился. «Не приведи Господь, Федор Петрович, в сие человека сажать».

- Это пока, - коротко заметил Федор, и, отдернув занавеску, чуть свистнув, велел

появившемуся на пороге мальчишке: «Зови там всех, пора и выходить».

Звонили, звонили колокола кремлевских соборов, звонили колокола Троицкой церкви, и

Энни, отложив Евангелие, вздохнув, спросила: «Мама, а мы скоро домой поедем?».

- Очень скоро, - Мэри посмотрела на запруженный людьми двор, и подумала: «Нет, отсюда

бежать даже и пытаться не стоит, тем более, сейчас. Фроловские ворота наглухо закрыты,

на Конюшенный двор не проберешься, да и двери этого крыла, вон – днем и ночью

охраняют. Кинжал, и тот забрали. Надо подождать, пока в монастыре окажемся».

- А в Лондоне красиво? – мечтательно спросила Энни.»Там бабушка, да?».

Мать взяла нежную ладонь дочери и стала загибать пальцы: «Бабушка, дедушка Виллем,

тетя Тео, дядя Майкл, дядя Питер и дядя Уильям. Тетя Полли в Риме живет. Еще у тебя

кузенов трое и одна кузина, ну и здесь тоже, - дети тети Лизы и дяди Теодора, я тебе о них

рассказывала».

- А почему никому нельзя говорить о том, что дядя Теодор – твой брат? – Энни подняла

серые глаза. «Господи, - вдруг, горько, подумала Мэри, - как на Роберта похожа. Тоже, вроде

и неприметная, а как улыбнется, - красавица».

- Потому, - женщина вздохнула и поцеловала теплый, льняной затылок, - что иначе может

быть опасно, милая. Нам и так, - она помолчала, - может быть, отсюда пешком придется

выбираться.

- Да хоть чем, - внезапно, ехидно, ответила Энни, - только бы не возвращаться сюда никогда

больше. Они папу убили, - мрачно добавила девочка, - я им никогда этого не прощу, вот,

Мэри обвела глазами богатые, раззолоченные палаты, и вздрогнула, - низкая дверь

приоткрылась.

Ксения, комкая в руках платок, тихонько позвала: «Марья Петровна!».

Мэри опустила за собой засов, и, увидев темные круги под красными от слез глазами, нежно

сказала: «Ну не плачьте, Ксения Борисовна, не надо».

- Такой стыд, - девушка засунула в рот кружево, - да простите ли вы меня когда-нибудь,

Марья Петровна? Это же грех, какой, что он вас делать заставлял! И я тоже…, - она

опустила голову и добавила, едва слышно: «Сколько буду жить, а не отмолю это».

Мэри ласково погладила девушку по щеке, и, улыбнувшись, ответила: «Так, Ксения

Борисовна, вы хоть поняли, что по-другому бывает. А потом, как его, - Мэри кивнула головой

на двор, - выгонят отсюда, - выйдете из монастыря, найдете того, кто по душе вам,

обвенчаетесь, деток родите, и забудете про все это. А хотите – я вас заберу, в Англию, там и

жить не в пример спокойней».

Ксения опустилась на выложенный рыбьим зубом сундук и мрачно сказала: «Так раз,

надевши иночество, - не скинуть его уже, Марья Петровна. Да и не могу я никуда уехать,

пока – девушка жарко покраснела, - жив Федор Петрович, пока он здесь».

Мэри вздохнула и, присев рядом, положив голову девушки себе на плечо, взяв ее руку,

проговорила: «Ну, об иночестве – сие уж как вы сами захотите, так и будет, Ксения

Борисовна».

- Он ведь опять сегодня придет, - после долгого молчания шепнула девушка. «Так стыдно,

что даже в глаза вам смотреть не могу, Марья Петровна».

Мэри взяла девушку за подбородок, и, повернув ее лицо к себе, твердо сказала: «Чтобы я

больше этого не слышала, Ксения Борисовна».

Ксения потерлась щекой о стройное плечо, и всхлипнула: «Спасибо!».

- Что это там? – Мэри вдруг поднялась и подошла к окну. «Смотрите, Ксения Борисовна, или

птица это? Да нет, не бывает таких птиц, больших-то».

Девушка тоже встала и потрясенно, открыв рот, сказала: «Господи, да никак ты знак послал,

с небес!»

Мэри усмехнулась про себя, и подумала: «Ох, Федор, Федор, - один ты такой на свете этом,

другого нет».

- Государь, - Дмитрий, стоявший на паперти Архангельского собора, услышал тихий шепот