o 0a115616b968c99b

В опочивальне горели свечи, и Дэниел, посмотрев на широкую, темную Темзу, поцеловав

жену куда-то за ухо, рассмеялся: «Я уж и забыл, какие они – младенцы. Тео два годика, пора

нам нового заводить, как у сестры моей».

-Или новую, - поддразнила его Юджиния. Она сидела на бархатной кушетке, расчесывая

белокурые, падающие ниже пояса волосы. Дэниел приоткрыл дверь в соседнюю комнату, -

дочка спокойно спала на своей кровати, прижавшись щекой к тряпичной кукле. Он шепнул:

«Сладких снов, девочка моя, - и, улыбнувшись, встав на колени, обнял жену.

-Новую тоже хорошо, - согласился Дэниел, целуя нежные, розовые губы. «Вот я вернусь, - и

займемся этим».

Юджиния застыла, и тихо сказала: «Дэниел!».

-Я должен, - вздохнул мужчина. «Питер никогда не ходил в море, никогда не был в Новом

Свете, - я должен, милая моя».

-Я понимаю, - каштановые, наполненные слезами глаза, взглянули на него, и Дэниел

улыбнулся, прикоснувшись к темным, длинным ресницам:

-Да не волнуйся, любовь моя, мы быстро вернемся, обещаю тебе. Познакомишься с моими

тетушками, - он усмехнулся, - да и я тоже, я ведь их и не видел никогда. А ну иди сюда, -

велел он, легко поднимая жену на руки, - давно я не лежал на этой кровати.

-Утром только встал с нее, - лукаво заметила Юджиния, спуская с белоснежного плеча

кружевную рубашку.

-И хочу вернуться обратно, - пробормотал Дэниел. «Вот так, - он устроил жену на шелковых

подушках, и, полюбовавшись, сказал:

-А ты, дорогая моя, не забудь, что ребенок рядом, это тебе, он усмехнулся, - не на лесной

лужайке, как летом было, помнишь? - он шепнул что-то на ухо Юджинии, и та, покраснев,

потянувшись к нему, сказала: «Только потом я».

-А как же, – добродушно согласился Дэниел, целуя нежное, сладкое даже на вкус бедро. «И

долго, будешь показывать свои умения, я с прошлой ночи о них вспоминаю».

Она проснулась в середине ночи, - чутким ухом почуяв, что Тео заворочалась в своей

комнате. Дав девочке попить, перекрестив ее, Юджиния вернулась к себе в опочивальню, и

наклонилась над мирно спящим мужем – он лежал, уткнувшись лицом в меховое одеяло, и

женщина, встав на колени, поцеловала рваный, длинный шрам на левом плече.

Юджиния прижала ладонь ко рту, и, подняв свечу, пройдя в умывальную, закашлялась,

тяжело дыша, сплюнув в серебряный таз. Она посмотрела на алый сгусток крови, и,

потянувшись за кувшином с водой, смыла его, - весь, без остатка.

Пролог

18 октября 1608 года, Каргополь

Мальчик разложил кисти на деревянном, блестящем от старости столе, и, наклонив голову,

посмотрел на покрытую левкасом доску. Крохотные, глиняные горшочки с красками были

открыты – лазурь, золото, зелень, киноварь, охра.

Келья была жарко натоплена, а за маленьким окном – мальчик приподнялся и посмотрел, -

лежал глубокий, свежевыпавший снег.

Он почти не помнил города, где родился, - только небо и воду, и свет, - мягкий, рассеянный,

ласковый свет, заполнявший все вокруг. «Тут тоже свет, - пробормотал Степан. Когда он

заходил в келью, он думал об «Умилении», - о том, как матушка обнимала его по вечерам, и

он прижимался к ее теплой щеке.

Мальчик рассеянно погрыз кисть и еще раз сказал: «Свет. Как это там от Матфея: «По

прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору

высокую одних, и преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его

сделались белыми, как свет». Я же видел, в Переславле, эту икону, инока Феофана, да».

Степа провел мягкой кисточкой по губам, и, повернув стол удобнее, - так, что белое сияние

снега, разлилось по всей келье, взяв заостренную иглу, стал медленно, аккуратно

прорисовывать контур на левкасе.

Дверь чуть заскрипела, и, он, не отрываясь, сказал: «Святый отче!»

Игумен Спасского монастыря, отец Зосима, наклонившись над мальчиком, тихо спросил:

«Что будет-то, Степа?».

-Преображение, отец Зосима, - ответил тот, набрасывая композицию. «Я на снег посмотрел

и вспомнил от Писания, о белых одеждах. А где батюшка с Петей?».

Монах на мгновение закрыл глаза и услышал жесткий, усталый голос Воронцова-

Вельяминова: «Не надо, святый отче, Степану говорить, зачем я сюда приехал. Пусть иконы

пишет, а я со старшим сыном своим, всем, чем надо, и займусь».

-По делам ушли, - мягко ответил отец Зосима. «К трапезе и вернутся. Ну, работай, Степа,

пока утро, свет-то хороший».

Он благословил мальчика, и, уже на пороге кельи, обернулся, - ребенок, подперев

подбородок кулаком, с зажатой в нем кистью, смотрел на бескрайние снега.

-Господи, - едва слышно пробормотал монах, - ты же сирот защитник и покровитель, дак

верни детям матушку их, можешь ведь ты.

Игумен перекрестил рыжий затылок и неслышно притворил дверь кельи.

Он проснулся, и, лежа на спине, чувствуя промерзлый холод каменного застенка, открыл

глаза. В подвале было темно, и, прислушавшись, он уловил за высокой, от пола до потолка,

решеткой, какое-то движение.

Крыса пискнула и пробежала дальше. В углу стояло деревянное ведро, а более, вокруг

ничего и не было.

-Может, помилуют, - вдруг подумал Болотников.

-Ну, тут оставят, ничего, главное – жив буду. Я же им все рассказал, сразу, как только мне