-Какие ивы золотые. Надо же – сколько мы тут ядер уже выпустили, а они все равно – стоят.
Ну, Господи, - он взглянул на тихий, молчаливый Кремль, - помоги нам.
Факелы капали смолой на влажный, в пятнах плесени, каменный пол. Болотников стоял,
засунув руки в карманы истрепанного кафтана, рассматривая в узкую бойницу костры, что
мерцали вдалеке, в царском стане.
Тульский Кремль возвышался заболоченным, промозглым островом над залитой водой
равниной.
-Суки, - бессильно подумал Болотников, - знают же, что у нас все подвалы затоплены, вся
провизия там, людям есть нечего. А я ведь говорил, летом еще – перенесите зерно в
верхние ярусы башен, - воевода Григорий Петрович не послушал.
-Ну да, зачем боярам холопа слушать, хоша этот холоп на своем веку побольше сражений
выиграл, чем все они, вместе взятые. Ладно, если сегодня удастся плотину взорвать, и вода
начнет спадать, может, и выберемся. К царю надо бежать, в Брянск, и оттуда на Москву идти
– опять.
Он увидел на плотине какое-то движение и присвистнул: «Ничего, не век они там стоять
будут. А лодки уже готовы, тако же и порох. Все тут на воздух взлетит сегодня ночью».
Болотников вдохнул свежий, холодный ветер, и, взглянув на темную воду под стенами
Кремля, увидел в ней смутные, размытые очертания трупов.
-Хорошо, что я велел на кострах воду кипятить, - устало подумал он, - иначе мы бы все тут
уже передохли за месяц. Вот же мерзавец пан Теодор, никто, кроме него, такое Шуйскому бы
не подсказал. И я же приказал – прицельно по нему стрелять, однако он, конечно, из стана
без кольчуги не выходит. Да и попробуй, достань его, - Болотников прищурился, - за версту
отсюда их лагерь.
Мужчина измучено, устало потер лицо и тихо сказал: «Ну, где же ты, Господи? Я уж и
Путивль весь перевернул, и все, что окрест – не видел вас никто. Больше года прошло, да и
жива ли ты, Лизонька, любовь моя?»
У порога раздался осторожный кашель, и Болотников, не открывая глаз, сказал: «Готовы
люди, Илья Иванович? Ну, так спускайте лодки и грузите порох».
-Может, не стоит? – осторожно спросил воевода Илейко Муромец и тут же отшатнулся – в
лоб ему смотрело дуло пищали.
-Я бы тебе прямо сейчас голову прострелил, дорогой царевич Петр Федорович, -
издевательски сказал Болотников, - однако же, я должен тебя к государю доставить в
целости и сохранности. Так что иди, распоряжайся.
-Шуйский жизнь сохранить обещал, ежели ворота откроем, - дрожащим голосом сказал казак.
Болотников железными пальцами ухватил его за воротник кафтана, - протертая ткань
порвалась, - и подтащил к бойнице.
-Вон там воронье клюет мясо с тех, кого мы к Шуйскому говорить отправили, - злым шепотом
проговорил Болотников, - тако же и с тебя будет, и с меня. Я Шуйскому не верю, и тебе не
советую, Илья Иванович. Иди , поговори с народом, скажи им, что рать царя Димитрия
Иоанновича сюда идет, нам на подмогу.
-Иван Исаевич, - сглотнув, сказал казак.
-Даже если тут один человек останется, с оружием в руках, - жестко сказал Болотников, - им
ворота не откроют. Ну, что встал, иди уже! И лодками займись, наконец.
Муромец, бормоча что-то, спустился вниз по узкой, сырой лестнице. Болотников, так и,
глядя на черную, стоячую воду, усмехнувшись, сказал себе: «Если с плотиной ничего не
получится, надо завтра уходить отсюда. Плаваю я хорошо, выберусь тем ходом, из
Тайницкой башни, никто ничего и не заметит. И на запад, там разберемся, что дальше
делать».
Плотина была погружена во тьму. Федор, вглядевшись в сумрачную, без единого просвета,
ночь, повернувшись к ряду стрельцов, улыбнулся: «А вот и они».
-Как вы узнали, Федор Петрович? – изумленно спросил кто-то из воинов.
-Услышал, - усмехнулся боярин и велел: «Факелы зажигайте!»
Стена огня озарила воду, раздался сухой треск пищалей и груженые порохом лодки стали
взлетать в воздух.
-Как все это закончится, - вдруг пообещал себе Федор, - надо будет посидеть, поработать, я
же читал в Венеции эту книгу, синьора Марко Поло, он пишет, что китайцы умеют создавать
из пороха огненные цветы и животных. Красиво, - он полюбовался отражением пылающих
лодок на гладкой поверхности воды, и стал спускаться вниз, на правый берег.
В избе было тихо, только Шуйский писал что-то при свете свечи.
-Ну что там, Федор Петрович? – спросил царь, отложив перо, запечатывая грамотцу.
-Пороха они достаточно потратили, - хмыкнул Воронцов-Вельяминов, наливая себе водки, -
да только без толку. Горят их лодки, тако же и Кремль – завтра гореть будет.
-Думаете? – Шуйский склонил голову и тихо свистнул. Пестрядинная занавеска отодвинулась
и невысокий, легкий человек скользнул в горницу.
-Жив? – Федор наклонился и обнял Михаила Татищева. «Я уж и не чаял, ты, как под Калугой
на ту сторону ушел, так и не видел я тебя, почти год уже».
Татищев легко рассмеялся: «Это ты у нас, Федор Петрович, человек видный, а я - моргни, и
не заметишь». Он выпил водки и поморщился:
-Вы уж не обессудьте, бояре, я хоша в сухое и переоделся, но все равно – мертвечиной
тянет, в сем озере, кое вы так разумно устроили, трупов – не перечесть, а я по нему плыл, и
обратно еще отправлюсь.