Ночь предопределений

Первым закатился Спиридонов, с восторгом взирая на своего шефа, за ним хохотнул Карцев, остальные заулыбались, в том числе и Жаик.

— А вы, значит, верите?..— переспросил Гронский.

— В известных пределах...— пожал плечами Феликс.

То ли солнечный луч, преломясь в распахнутой створке окна, вспыхнул в толстом стекле очков Гронского, то ли на самом деле, как показалось Феликсу, в глазах у него блеснули бесовские огоньки.

— Но позвольте,— сокрушенно развел он руками,— в известных пределах... Это в каких — известных? Кому — известных?..— Он окинул взглядом сидящих в номере, как бы заранее убежденный в их поддержке.— Положим, один человек у меня засыпает на десятой секунде, второй — на двадцатой, а третий...— Он улыбнулся.— О, для третьего мне требуется целых тридцать секунд!.. Это и есть известный предел?..

Он потрогал яблоки, горкой сложенные на тарелке,— одно, другое, и выбрал — небольшое, но самое спелое.

— Брависсимо!— в наступившей тишине хрипло произнес Спиридонов. Он гоготнул, никем, впрочем, не поддержанный.

— Это страшно!..— поежилась Айгуль.

Вид у нее был совершенно обескураженный.

— Страшно?..— осклабился Гронский. «Вот именно — осклабился,— заметил Феликс про себя.— И словцо-то дурацкое, а точнее не подберешь...» — Уверяю вас, страшно не это... Не какой-то длящийся полчаса или час сеанс... Вот когда в жизни мы подчиняемся внушению, когда один человек внушает нам любовь, другой — ненависть, а мы при этом полагаем, что действуем свободно, по собственной воле... Вот что, если хотите, страшно!

Он поискал глазами, куда бы выбросить огрызок яблока, и кинул в окно, в хиленький, тянувшийся перед гостиницей палисадничек.

— Ну, это уж, как говорится, из другой оперы,— произнес Феликс, испытывая раздражение из-за той путаницы, непроизвольной или намеренной, которую ощущал в словах Гронского и которую не в силах был так вот, сходу, распутать.— У вас все слишком уж широко трактуется... При чем тут, собственно, гипноз?..

— А как же?..— вдруг с важностью сказала Рита.— Вы думаете, когда мы были с вами в магазине, и не одном, тут обошлось без гипноза?..— Она возвысила голос, чтобы всем было слышно, и рассказала, как им удалось раздобыть те самые продукты, которые сейчас у всех были на виду: яблоки, курицу, кофе...— И это потому, что вы обладаете гипнотическими способностями,— заключила она уверенно,— Правда Геннадий Павлович?..

— Несомненно! — заорал Спиридонов.— Какое может быть сомнение?.. Вы только на него посмотрите!..

Но все уже и без того смотрели на досадливо пожимавшего плечами Феликса. Гронский хотел что-то сказать, но Айгуль его опередила.

— Хотите знать, в чем тут дело?— рассмеялась она и впервые за этот день прежним взглядом посмотрела на Феликса,— Тут дело совсем не в гипнозе, а в верблюдах!.. Да, да, в верблюдах!..

Она очень весело, с легкой, но явной примесью злорадства поглядывая на Риту, объяснила, что после вчерашнего вечера по городку разнеслось, будто здесь намерены вскоре сносить все дома, дворы и пристройки, строить новые, многоэтажные корпуса, где уже не будет возможности содержать скот, в частности — верблюдов, а он, Феликс, которого здесь многие знают, выступил против этого — и стал своего рода героем.

То ли вина и кофе изрядно было выпито, то ли разговор, достаточно отвлеченный поначалу зацепил каждого, но в суматошном, азартном споре, который охватил и как бы дополнительным жаром наполнил тесную комнатку, Феликсу померещился отзвук давних студенческих лет... А от студенческих лет мысль его скакнула к бомбисту, в котором тоже было нечто оттуда, из тех времен... Хотя в общем-то и не из тех...

Но дальше, боковым каким-то отростком, эта мысль уперлась в того, в белесых от пыли сапогах, который, здороваясь, протянул ему вместо правой левую руку, и рукопожатие вышло неловким, как и все, что было потом...

Но пока все спорили, и довольно шумно, за исключением разве что девушки, «питомицы Карцева»,— она все таращила свои удивленные, наивно-восторженные глазенки, а слова вымолвить не решалась, не в пример своему спутнику, тоже «питомцу», он, впрочем, был вначале до того сдержан, до того сосредоточен на чем-то своем, до того, казалось, издалека прислушивался к спору, что все примолкли, когда он, привстав, сказал негромко:

— Если позволите...

И поправил круглые очки на круглом и по-детски серьезном лице.

— Валяйте, Бек,— с покровительственной грубоватостью разрешил Карцев.

— Однажды мне попалась небольшая статья о судебном процессе, который происходил в Дании в 1954 году,— заговорил Бек, все так же негромко, ровным, даже блеклым, без интонации, голосом.— Процесс был по поводу одного убийства. Убийца двух банковских служащих Пауль Хардруп объявил на суде, что его загипнотизировал и таким образом принудил к убийству Бьерн Шоу Нильсен, который в день убийства находился в пятидесяти километрах от места происшествия. Эксперты действительно установили у Нильсена гипнотические способности. Присяжные признали его виновным. Нильсен был осужден на пожизненное заключение и просидел в тюрьме пятнадцать лет...