Ночь предопределений

— И все-таки,— Айгуль пыталась вернуть разговор в более спокойное русло,— и все-таки, как удавалось Гудини внушить, что платки сгорели... Или что они лежат в ящике на статуе Свободы? Не могло же не быть — ни ящика, ни платков? Совсем ничего?.. Кто бы тогда поверил?..

— Еще бы!..— Феликс до боли в костяшках пальцев стиснул в руке граненый стакан.— Кто бы поверил... А отчего миллионы верили — в прекрасную Францию, великую Францию — и ложились в могилы?.. Отчего миллионы поверили, что голубоглазые и белокурые по причине своей голубоглазости и белокурости должны владеть миром,— поверили так, что во имя этой веры стали убивать и умирать?..

— Не надо схематизировать,— заговорил молчаливый до того Карцев.— Были для этого и экономические, и политические факторы, и масса конкретных исторических обстоятельств. А вырывать, абсолютизировать чистую психологию...— Он поморщился.

— Не надо повторять банальностей!— оборвал Феликс, его разозлил резонерский тон Карцева.

— Что делать, истина чаще всего банальна...

Они заспорили.

Айгуль повторила вопрос:

— Наверное, я неточно выразилась... Но как... Да, вот именно — как можно подействовать на столько человек, внушить им... Ведь там были разные люди, одни более впечатлительные, другие менее...

— Ваш вопрос,— подскочил Спиридонов,— я бы сформулировал так... Разрешите?..

— Пожалуйста,— Айгуль, улыбаясь, пожала плечами.

— Всё ли и всем ли можно внушить?— врастяжку проговорил Спиридонов, вскинув свой длинный костистый палец и чуть ли не упираясь им в потолок.— Вот! Я правильно уловил вашу мысль?

— Абсолютно!— Она поблагодарила Спиридонова взглядом и повернулась к Гронскому. И все за нею повернулись к нему, даже Рита, не проявлявшая, казалось, до того никакого интереса к разговору. Она села рядом с Феликсом, на прогнувшуюся под ним и Карцевым койку, и склонилась, уткнув локоток в колено, так, что в вырезе платья приоткрылась ее высокая, с узкой и глубокой ложбинкой, грудь.

— Ну, что же, это не такой уж неожиданный вопрос,— сказал Гронский.— Обычно его и задают, правда, по-другому, например — кто лучше поддается внушению на сеансах гипноза — блондины или брюнеты, кареглазые или черноглазые... Но я попытаюсь ответить.

Он помешал в чашке с остатками кофе.

— Так вот, вы спросили: все ли и всем ли можно внушить? Все ли и всем ли?— Он поправил свои очки в массивной оправе и значительно посмотрел — вначале на Спиридонова, потом на Айгуль — долгим, пристальным взглядом. Она вздрогнула и поежилась.

— Так вот,— заговорил он медленно, продолжая смотреть на нее с таким упорством, что Феликсу представилось — начинается гипнотический сеанс.— Так вот, я отвечаю...

Но в это время в наступившей тишине прозвучали, нарастая, чьи-то шаги. Половица скрипнула, раздался стук в дверь.

В сюжетном смысле сработано точно,— отметил Феликс.— Правда, слишком уж избитый прием... В литературе, не в жизни.

18

Сразу по приезде Пинетти привлек к себе внимание. На Невском проспекте он подошел к торговцу, продававшему с лотка пирожки. Купил пирожок, разломил и нашел внутри золотую монету. Продавец остолбенел и, когда Пинетти повторил тот же трюк с еще несколькими пирожками, отказался торговать дальше. Вокруг собралась толпа. Охваченный жадностью, продавец переломал все свои пирожки, не найдя в них ни одной монеты. Пинетти щедро вознаградил продавца...

Царь сам хотел видеть то, о чем ему рассказывали придворные, побывавшие на представлениях Пинетти за границей. Иллюзионист был вызван во дворец к семи часам вечера, а явился с опозданием на час. В ответ на высказанное недовольство Пинетти предложил посмотреть на часы — у всех присутствующих часы показывали ровно семь.

После выступления, во время которого Пинетти заявил, что может проходить сквозь запертые двери, ему было предложено явиться за гонораром на следующий день к царю. К назначенному часу все ворота царского дворца были заперты, и все ключи лежали на столе в кабинете Павла I.