Ночь предопределений

— Одно из двух,— сказал Карцев.— Или тут многое придумано, или он применял особую технику, которая делает неотличимым шарлатанство от искусства... Впрочем, одно из трех: третье — это прямая связь с потусторонними силами.

Он, не сморгнув, отхлебнул из своей чашечки.

— Ни то, ни другое и ни третье!— весело объявил Гронский.— И техника тут не при чем. То есть — да, в какой-то мере... Но — и только! Пусть попробует кто-нибудь повторить то, что делал Гудини,— уверяю вас, ничего не выйдет!

— Почему же?— переспросил Карцев.— Если все соблюсти в точности?..

— Все равно,— ничего не получится! И по одной-единственной причине: то, что было доступно великому Гудини, не сумеет повторить никто!.. Я думаю даже, что и сам Гудини многого не понимал. Например, это его завещание... Он верил, что в самом деле опишет способы, которыми пользовался,— и тайна будет раскрыта. Нет!.. У каждой тайны есть еще своя тайна,— «тайное тайных», написано в библии,— и лишь тот воистину овладевает тайной, кому отверзнётся эта тайна тайны, «тайное тайных»... А тайна эта — сам Гудини, великий Гудини!.. — Прекрасно!— сказал Спиридонов, поднимая над головой стакан с вином.— «Тайна тайны»... Чокнемся за тайну тайны!.. Ритуся, ручку!..— Он ухватил Риту за руку, которой она держала кофейник, и чмокнул в запястье.

— Ничего не понимаю,— со вздохом произнес Карцев, чокаясь со Спиридоновым.

— И я,— призналась Айгуль, хотя лицо ее по-прежнему сияло.

— И я... И я ничего не понимаю!— слегка покачиваясь и улыбаясь сказал Спиридонов.— Ну и что? Может, это и хорошо, может, это так и надо,— чтобы никто ничего не понимал?.. За знакомство!— он чокнулся с Айгуль.

Кофе, наверное, был слишком крепким, Феликс чувствовал, как сердце у него в груди не колотится, а бьет — сильными, тяжелыми ударами.

— Верно,— сказал он, затягиваясь сигаретой,— нельзя ли поясней...

— Ясней?.. Да тут же все ясно.— Гронский оттянул ворот рубашки на груди, впуская свежий воздух внутрь, к разгоряченному телу.— Тут дело во внушении.

— И только?..

— Конечно.

Гронский выбрал на тарелке яблоко порумяней, без червоточин, и с хрустом надкусил.

— Но ведь вы сказали, что платки у всех на виду были сожжены,— возразила Айгуль.

— И что их чудесным образом обнаруживали на статуе Свободы, которая насколько мне известно, имеет в высоту, считая пьедестал, девяносто шесть метров,— усмехнулся Карцев.

— И потом — ведь там были — не один, не два человека, там подавали не автобус — автобусы!— подхватил Феликс.— Если это внушение, то затем все равно фокус должен был раскрыться...

Гронский молчал,— казалось, с явным наслаждением. Яблоко сочно похрустывало на его белых вставных зубах. Он тщательно пережевывал мякоть, прежде чем проглотить, и поглядывал на свою ассистентку, она улыбалась в ответ — с несколько загадочным, как бы лишь им двоим понятным оттенком.

— И все-таки — внушение,— повторил Гронский.— Я это утверждаю. Когда йог на полторы или две минуты останавливает свое сердце, когда гипнотизер погружает пациента в каталептический сон, когда у Терезы Нейман выступают на лбу кровавые стигматы — это в принципе то же внушение. Оно требует большого профессионального умения и тренировки...

— Но Гудини воздействовал сразу на целую толпу!— сказал Феликс.— Тут есть разница...

— Конечно,— кивнул Гронский.— Поэтому снова позволю себе напомнить: я называю его — великий Гудини...

— Выходит, все зависит от размеров зала, так сказать?.. От количества публики, которое этот зал вмещает?...

— В конечном счете — да,— Гронский отхлебнул из чашечки,— От количества публики, от личного обаяния, техники внушения, опыта... Тут многое...

— То есть,— продолжал Феликс,— если зал увеличить до размера какой-нибудь страны, то такой вот Гудини...

— Это не совсем то, что я имел в виду...

— Отчего же? Я просто развиваю вашу мысль!.. Тогда какой-нибудь Гарри Гудини... Или, скажем, родись Гудини в 1768 году на Корсике, он бы, благодаря своим способностям,— да не благодаря, а именно в полном соответствии с ними, с умением внушать целой толпе,— он бы сделался Наполеоном, тем более, что оба итальянцы... Или наоборот: Наполеон Бонапарт, родившись через сто с чем-то лет, опять-таки в полном соответствии со своими способностями, стал бы Гарри Гудини и выступал в роли замечательного, даже великого иллюзиониста? И однажды, возможно, на склоне лет, приехал бы сюда, в этот городок, со своими афишами, в которых «Наполеон Бонапарт» было бы набрано с красной строки? А?.. Ведь могло так быть?..

— Может быть, и могло,— сказал Гронский, смеясь и с каким-то настороженным недоумением разглядывая Феликса. Впрочем, так на него смотрели и остальные, не исключая Айгуль.— Может быть, и могло... Хотя я об этом не говорил...

— Безусловно, и однако уж это само собой вытекает!.. Я, впрочем, только для примера выбрал Наполеона и Францию!