Ночь предопределений

— Иосиф Поджио,— сказал Бек,— семь лет провел в Шлиссельбургской крепости, а потом жил многие годы в сибирской ссылке. Все это время он тоже вел себя достойно...

— Видите!— сказала Айгуль. —А Сераковский?..— Она даже привстала от возбуждения, но потом опять села.

— Это кто — Сераковский?— спросил Гронский подозрительно.— Поляк?

— Поляк. Но главное в нем то, что он был русским революционером-демократом...— выпалила Айгуль.— Он, когда жил в Петербурге, был из самых близких сподвижников Чернышевского, Добролюбова, Некрасова, печатался в «Современнике», а в 1863 году возглавил восстание литовских крестьян. И за это его казнили на эшафоте, в Вильне...— Она растерянно взглянула на Феликса и запнулась, явно не зная, надо ли продолжать.

— Это вы о нем рассказывали в музее?— спросил Карцев.— А не открыть ли нам эту коробочку?— Он вытянул из сетки затерявшуюся там, в дебрях привядших стрел молодого лука, коробку марокканских сардин.

— У вас необыкновенная память,— съязвила Айгуль.

— Да не жалуюсь,— улыбнулся Карцев.— Значит, о нем?.. А где консервный нож?

— И что же?—сказал Гронский.— Что ему было надо в этой Литве? Вашему Сераковскому?..

— Видите ли,— проговорил Феликс мягко, со снисходительно-разъясняющей интонацией,— видите ли, восстание 1863 года было, как сказали бы теперь, вполне интернациональным по составу. Поляки, русские, литовцы, украинцы, венгры... Даже итальянцы там были, их Гарибальди прислал. Да и сам Зигмунт отлично понимал, что только в союзе с русским народом, только в совместной революционной борьбе возможна победа над царизмом. Это все они тогда понимали — и Герцен, и Чернышевский, и «Земля и воля»...

— Так-так...— Гронский, слушая Феликса, не сводил глаз с Айгуль.— И вы говорите, его казнили?

— Его повесили,— сказала Айгуль.— Приговорили к расстрелу, но Муравьев заменил расстрел повешением...— Под пристальным, с затаенной насмешкой, взглядом Гронского ей было явно не по себе.

— Он был урод или калека?— спросил Гронский.

— Ну, что вы!— с укором, который могло извинить только неведение, произнесла она.

— Его не любили женщины?

— Ну, что-о-о вы!— тем же тоном проговорила Айгуль и снова оглянулась на Феликса.— Это Зигмунта Сераковского!..

— А что,— сказал Карцев,— Лермонтова не любили, хоть он и Лермонтов.

— У Сераковского жена была такая красавица,— с пылом возразила Айгуль.— Вы бы на нее посмотрели...

— А дети?— осведомился Гронский.

Ну и скотина, подумал Феликс.

— У них вот-вот должен был родиться ребенок...

Ничего не подозревая, она шла прямиком в капкан.

— Значит, и с этим у него было все в порядке... Тогда ему, может быть, не везло в карьере? Он ведь был честолюбив, наверное, и когда год за годом его обходили, когда он всю свою жизнь просидел чиновником для мелких поручений...

— Чепуха какая!— вспыхнула Айгуль..— Чиновником?.. Для мелких поручений?..

— Он был офицер Генерального штаба,— пояснил Жаик.— И по личному заданию военного министра Милютина готовил проект отмены телесных наказаний в армии. Его собирались вот-вот произвести в полковники...

— Он ездил за границу, на Международный статистический конгресс... Был знаком с Гарибальди, Мадзини... Я не говорю уже о Герцене, Огареве...— В голосе Айгуль слышалась откровенная досада.— Вы заходите к нам в музей...

— Прекрасно!— сказал Гронский.— Значит, и с этой стороны все у него было прекрасно? Даже за границу, говорите, ездил?..

В глазах его появилось давешнее жестокое выражение, он играл Айгуль, как кот мышью.

— Он был в Англии, на конгрессе,— сказала Айгуль,— потом во Франции, в Италии, в Марокко...— Взгляд ее упал на коробку, старательно открываемую Карцевым.

— Тогда — чего же ему не хватало?— сказал Гронский. Бесовский огонек метнулся в его глазах летучей искрой.

Нет,— подумал Феликс,— не на кота... На рыбака он похож, рыбака, который с острогой следит за подплывшей к берегу рыбиной — и вот-вот метнет острием в беззащитный бок... Уже метнул!..

— Чего не хватало?..— удивилась Айгуль.— В каком это смысле?

— Да в самом прямом. Чего?.. Что привело его к эшафоту?..

— Ну, как это... Тут много причин...

— Одна,— сказал Гронский.— Одна-единственная.

Он с торжеством огляделся.

Все следили за ним, ожидая ответа. И Феликс тоже, хотя был уверен, что знает ответ наперед. Если угадал...— подумалось ему,— то... все хорошо...— Он не успел сформулировать — что именно.

— Что, сказать?.. Назвать причину?..— Гронский выждал паузу. Он, видно, чувствовал себя на эстраде.

— Так вот. Этот ваш Сераковский был маньяком.

— Маньяком?..— Айгуль расхохоталась.

— Да, маньяком!— повторил Гронский.— Я отвечаю за свои слова!— Он пристукнул ребром ладони по столу. Огрызок яблока, описав дугу, вылетел через окно.