Ночь предопределений

«Дура...» — подумал он ей вдогонку. Он еще ощущал на лице ее дыхание, вперемешку с этим яростным, похожим на шипенье шепотом.

Он провел по щекам ладонью, словно что-то стирая с них,— что?.. Под пальцами свербило от песка, спекшегося в тонкую корочку. Он достал платок и обтер лоб, подбородок, выскреб углубления ушных извилин, куда тоже набился песок

— А не суйся,— приговаривал он, идя по коридору,— не суйся куда не просят... Получил?.. И поделом тебе, поделом...- Он шел, протянув руки вперед, пришаркивая ногами по неровным, кое-где подгнившим и прогнувшимся доскам пола, чтобы не споткнуться впотьмах.— Поделом...— Сказанное Айгуль было так нелепо, что он не только возмущения не чувствовал, даже досады, просто забавно было думать, каким он представился, отразился — в ее глазах...

Нет, досаду он все-таки испытывал. И щеки — там, где скулы — с чего бы?..— покалывало, жгло.

Он миновал пустую прихожую с чадящей лампой. (Где же Рымкеш?— подумал он, прикручивая фитиль, отчего в прихожей сделалось совсем сумеречно). Добравшись до кают-компании, он пошарил в темноте, отыскивая ручку, и толчком открыл дверь.

Было уже поздно, он не рассчитывал, что застанет здесь всех, исключая разве что геолога. Впрочем, геолог был не в счет... И Карцев, и Вера, и Бек, и Рита, и Спиридонов — вся их «семейка» (откуда-то вдруг вывернулось это словцо...) было в сборе, и все тут же смолкли и повернули к нему головы, как если бы его ждали, его или то, с чем он пришел. Там, где раньше сидел бородач а-ля Эффель, у самовара, восседал Гронский, в руке у него тускло поблескивал мельхиоровый подстаканник. Он тоже повернул к Феликсу голову на толстой короткой шее, вернее — развернулся в его сторону всем корпусом.

— Так что там?— спросил Карцев.

Феликс опустился на пододвинутый табурет.

— Не осталось ли у нас чего-нибудь?— спросил он.

— Увы!— всплеснул руками Спиридонов с видом крайнего отчаяния.— Увы!

Однако им с Ритой, тут же захлопотавшей, удалось выдоить из опустевших бутылок с четверть стакана.

— Так что же?— повторил Карцев.

Феликс пригубил и подержал вино во рту, словно стремясь растворить и смыть неприятный осадок.

— Все отлично,— сказал он.— Все идет отлично.

— То есть?..

— Наш статистик крепок, как утес. Как скала... И не из ракушняка, а из чистого гранита.

— Чего же он хочет?..

Феликс пожал плечами.

— Справедливости,— сказал он.— Истины... Еще кое-каких пустяков.

— Фе-но-ме-наль-но!— Карцев покачнулся — взад-вперед — вместе со своим табуретом.— Фе-но-ме-наль-но...— скандируя слоги, повторил он.

— Какие же вы оба...— сказала Вера, задумчиво переводя глаза с Карцева на Феликса.— Оба, оба...

Она сидела у стола, подперев обеими руками подбородок; на ее наивном кукольном личике к всегдашнему, как бы застывшему выражению удивления прибавился испуг, почти страх.

Гронский с шумом отхлебнул из стакана. Казалось, он был целиком поглощен чаем. Перед ним лежали щипчики, на розетке был горкой насыпан колотый сахар. Он пил вприкуску.

— Ну, писатель-то здесь причем?— сказал Карцев, широко и язвительно улыбаясь Вере.— Господин писатель тут вовсе даже ни при чем...— Он подмигнул Феликсу.— Они гуманисты... Вокс гуманум... Это разве что мы, грешные... Которые в Беловодию не веруем, а заместо нее проектируем для людей дома с мусоропроводами и санузлами...

Скорее всего, тут было продолжение какого-то спора, возникшего в его отсутствие и успевшего накалить Карцева. Он протянул Феликсу руку:

— Хотите пари?..

Он это сказал, обращаясь к нему, но как бы и не только к нему.

— Пари?..

— Ну, да,— сказал Карцев. Ладонь его ребром уперлась и стол.— Пари.

— Да какое пари-то?..

Он пьян, подумал Феликс. Хотя с чего бы? Вина было маловато...

— А такое,— сказал Карцев,— что этот ваш утес... эта ваша скала, которая из гранита... Что не из какого она не из гранита, а совсем из другого стройматериала... Который идет не на памятники, а на живых людей!..

Гронский причмокнул, всасывая чай через кусочек сахара, зажатый в мясистых губах.

Феликс поймал на себе выжидающе-наблюдательный взгляд Бека.

— Пустые хлопоты,—сказал он.— Темиров от своего не отступит. Это не стройматериал, о котором, конечно, вам легче судить... Это натура. Да и какое тут возможно пари?.. Как вы собираетесь доказывать?..

— Это уж наше дело,— со смешком произнес Карцев.— Верно, Геннадий Павлович?

Гронский ничего не ответил. Он сосредоточенно прихлебывал, чай, скосив оба глаза внутрь стакана.

Феликсу снова показалось, что до него здесь шел какой-то разговор, теперь он слышал его отголоски.

— Да,— сказал Карцев, ничуть не смущенный молчанием Гронского,— это уж наше дело... Так пари?

Он всё еще не убирал руку.

Феликсу томительно захотелось размахнуться и сбросить ее со стола.

— Это фантастика, бред,— сказал он,— Во всех отношениях бред.

— Бред?..— подхватил Карцев.— Не бред, а опыт. Назовем это так: опыт, эксперимент.

Без очков его лицо выглядело сейчас плоским, как доска, в которой железным прутом прожгли две дырочки. Феликс искал на нем усмешки, розыгрыша...

— Вы спятили,— сказал он.