Ночь предопределений

— Почему не виноват? Виноват,— все так же равнодушно проговорил Темиров.— Виноват, что каждую овцу, каждого ягненка собственными руками не пощупал, не потрогал...

— Сколько в районе овец?..— теряя терпение, Сергей снова сорвался на крик.— Сколько баранов?.. Сколько верблюдов? Коров? Кур?.. Он все знает!— вонзил Сергей в Феликса злые глаза,— Ну и что? Может, он каждый месяц их сам пересчитывать обязан? Это его дело?.. А не тех, кто ему данные присылает? Не они обязаны отвечать?..

Кажется, Темиров впервые улыбнулся, впервые Феликс увидел его улыбку — не по годам белозубую и такую ясную, какой улыбаются разве что дети и глубокие старики.

— Ты, Сергей, не горячись,— сказал он, заслоняясь, как защищаясь, рукой.— Горячий очень,— обратился он к Феликсу. И продолжая, глядя на Сергея:— Правильно, должны отвечать, только и я должен отвечать. За свои цифры. Кто помнит сейчас, что тогда буран случился?.. Что я на отгон с проверкой поехал — и с полдороги вернуться пришлось?.. («Вот!— прочитал Феликс в глазах Сергея.— Что я говорил?..») Нет до того никому дела, и правильно, что нет. Под сводкой, под отчетом стоит моя подпись — значит, я отвечаю. Не вы...— он повел сигаретой в сторону Феликса,— не он, не она,— поочередно потыкал в сторону Сергея и Айгуль,— я отвечаю. Я.— Он прикоснулся к своей груди, к помятому пиджачному лацкану.— Перед райкомом, перед обкомом. Перед народным контролем и прокуратурой. Перед Верховным Советом и всем светом. Перед самим аллахом,— он вскинул руку и покрутил сигаретой над головой,— я отвечаю. За каждую цифру, под которой моя подпись...

— Не пересчитал,— сказал он.— Поверил. А тут — ревизия, из республики... Темирова, как мальчишку, дал провести... Больше не давал. И не дам...— В угольно-черных глазах у него, как две точки, вспыхнули угрюмые огоньки.

— Хотите,— сказал он, тут же прищурившись и посмеиваясь слегка, но как-то невесело посмеиваясь, одними губами, не было смеха у него ни в голосе, ни в зажатых в щелочку зрачках,— хотите, я вам назову, сколько у нас по каждому хозяйству овец — тонкорунных и курдючных, сколько баранов-производителей, сколько валухов, какой был приплод этой весной и какой десять весен назад, и сколько сдали государству каракулевых шкурок,— хотите?.. Сергей про уток говорил — могу и про уток. И про все поголовье — про верблюдов, крупный рогатый скот... Пастбища, рыба, водные ресурсы — сколько их было и есть в наличности?.. (И назовет!—мелькнуло у Феликса...— до того уверенно, словно играя собственной силой, звучал в тот момент спокойный голос Темирова). Все это я знаю. Но я знаю еще и другое. Я знаю...— Он наклонился вперед, к Феликсу, и Феликс невольно тем же движением ответил ему, как если бы Темиров снизил голос, чтобы сообщить нечто полутайное, полусекретное. Но голос его звучал по-прежнему громко, даже слишком громко для такой комнаты, и Феликс, как и в первый раз, увидев здесь Темирова, подумал, что так говорят люди, привыкшие к открытым степным пространствам.

— Я знаю, что может быть завтра и послезавтра, если те, кому о народе, о государстве заботиться положено, будут по-прежнему больше думать про свои премии, свой карман... Все знаю!.. Вот меня и боятся, убрать хотят. А я... Я никого не боюсь и никуда не уйду!

Он откинулся на спинку кресла и внезапно замолчал. Отсвет лампы — она прикапчивала, на стекле протянулась черная полоска — как на старой бронзе, лежал на его темном лице.

10

Пока в номере сидел Жаик,— он, видно, почуял, старина Жаик, что тут что-то не так, и поспешил на помощь,— Феликс вышел и поманил за собой Айгуль.

Спустя минуту она тоже вышла.

Они стояли в конце коридора, далекий свет лампы, горящей на тумбочке у Рымкеш, истаивал где-то на полдороге, он видел перед собой только ее глаза, скорее угадывал в темноте, чем видел.

— Айгуль, милая,— он взял ее за локоть,— об этом мало радости говорить... Вам — в особенности... Вам ведь рыцари все мерещатся, джигиты...— Он стоял привалясь плечом к стене, сжимая ее локоть.— Не знаю, вправду ли вы его любите, Айгуль... Но если это действительно близкий для вас человек, если он вам дорог... Тогда спасайте его.— Он наклонился к ней.— Или не мешайте, по крайней мере, тем, кто пытается его спасти...

Где-то в противоположной стороне коридора хлопнула дверь, выплеснулись и тут же заглохли чьи-то резкие голоса.

— Айгуль,— позвал он,— вы слышите?..

Казалось, она, опершись о стенку спиной, спит или дремлет.

— Я сегодня его, в сущности, впервые увидел — и понял Сергея, вас... Да, это удивительный человек, Айгуль... Но ведь он в самом деле ребенок, с таким легче всего расправиться, сломать...

— Сломать...— вяло, как во сне, повторила она.— Сломать.— И вдруг хлестнула наотмашь:— А вы этого только и хотите!.. Я все вижу!..

Впрочем, она это не выкрикнула, она выдавила из себя свистящим, задыхающимся шепотом, почти прошипела ему в лицо.

Феликс попытался ее удержать, но она рванулась из его рук. Дверь номера хлопнула за нею, как говорится, раньше, чем он успел прийти в себя.