Ньирбатор (СИ)

Про Дамблдора и вовсе молчу. Его только дети слушать могут. И то сомневаюсь, что наш Миклос поверил бы его наставлениям. У нас говорят: «Добрых дел нет, лишь намерения»

Среда, 13 февраля

— Госпожа, прогоните его! — визжал Фери, падая к ногам госпожи. — Он сущее зло! Он нам даст такого пинка, что мы приземлимся в Тимбукту! Он выпьет все соки из юной Присциллы! На ней лица нет, присмотритесь!

Для пущего эффекта эльф разорвал наволочку у себя на груди.

— Мне не нужны фантазёры, чтобы стряпать и убирать, — гневно отрезала госпожа. На её щеках выступили красные сетки капилляров. — От тебя никакого толку, Фери!

После этой реплики он схватил себя за уши и начал тянуть, чтобы оторвать, но я прокричала:

— Марш на кухню! Будешь надоедать госпоже — пойдешь в личное услужение к сущему злу, понял?

Эльф сломя голову выбежал из комнаты, вопя, что больше никогда не выйдет из кухни.

Оказывается, наш любезный гость очень обидел эльфа: он сжёг его семейное сокровище — старинное кружевное одеяльце ручной работы Фериной прабабушки. Тот накрывал им скамейку в коридоре на третьем этаже, где часто любил присесть после уборки. Вчера поздно вечером Волдеморт, шастая по замку, застал Фери на третьем этаже как раз во время таких посиделок. Он отбросил эльфа к стене ударным заклятием и испепелил одеяльце, да так, что ни праха, ни пепла. У эльфа на левой половине лица и головы протянулся уже пожелтевший синяк.

Это лишь малость, но и эту малость я сочла достаточной для потери всякой надежды на то, что в замке террора не будет. Фери я не жалела: нечего прислуге отдыхать на виду у гостей. Хотя тут я немного погрешила против истины... В силу своей природы Фери не может препираться с госпожой; он инстинктивно возвращается к своим обязанностям и старается угодить. Однако, поговаривают, что обиженный эльф может предать, если ненависть пересилить его природу, а обиды в душе пылают намного дольше, чем дрова в очаге. Короче говоря, если Фери будет винить нас в том, что мы разрешали чужаку так с ним обращаться, это может нам когда-то аукнуться. Недолго поразмыслив, я позволила эльфу применить к синяку заживляющее заклинание. Без разрешения моего или госпожи он не смог бы этого сделать.

Я не вижу Лорда уже второй день. Может, он думает, что я сижу в своей комнате и плачу навзрыд, и что он отбил у меня желание жить и тому подобное. Не дождётся. Дни проходят в томительном безделье, но плакать мне незачем. Я бы пошла к Варегу, но душа как-то не лежит. С ним я отвлекусь, и дурман счастья опьянит меня — возвращаться к делам будет намного тяжелее.

Госпожа снова жалуется мне на то, что Лорд не хочет оказать ей любезность и принять её приглашение на ужин; ей невдомек, где он питается. «После пятого крестража он уже, должно быть, не питается», — чуть не сорвалось у меня с языка. Я ответила ей, что Лорд, наверное, сыт тем, что содержится в кубке Эржебеты.

— Они навевают мне сны... Я многое вижу, но не все могу растолковать. Иногда я злюсь на них, как ты, — рассказывал Миклос мне по-секрету.

Воспользовавшись отсутствием Лорда, я позвала мальчишку, чтобы побеседовать с ним за обедом.

— А я больше не злюсь. — Я ободряюще ему улыбнулась. — Кентавры столько всего предвещают... И они выбрали тебя, доверили тебе эти знания.

Глаза мальчика простодушно смотрели на меня из глубоких тёмных глазниц. Его чистый лоб и пpoницательный взгляд cвидетельствуют о coобразительности, и в то же время чувствуeтся нетипичное для eго возраcта ожесточение. Я уверена, что ему известно куда больше нашего.

— Почему вы с Агнесой больше не колдуете вместе? — осведомился он, застав меня врасплох. Показалось подозрительным, что мальчик сам начал говорить о ней.

— Много чего произошло... я больше не уверена, что знаю её. Кентавры ничего не говорили тебе о ней?

— О ней ничего, — он растерянно помотал головой. — Зато говорят о женщинах в общем.

— Поделишься? — Я готовилась услышать высокие речи о даме сердца, любви до гроба и неприятии амортенции.

— Они предупреждают, чтобы я не торопился выбирать себе невесту, потому что даже одной из тысячи женщин не дано связно мыслить, — бойко протараторил Миклос. — И что нет в целом мире такого бардака, как в женской голове.

Я с силой вдавила ноготь левого указательного пальца в правую ладонь — боль помогла преодолеть накатившую злость. «Теперь я убедилась, что кентавры те ещё отморозки, а такого понятия, как «учтивость», вообще не ведают, — подумалось мне. — Сгребла бы за гриву и изо всех сил треснула головой об кирпичный забор, чтоб аж хрюкнул»

— А ты что скажешь, Миклос? — выдавила я. — Замечал за мной такой бардак?

— У тебя... — Миклос посмотрел на меня так пристально, словно бардак должен был проявиться с минуты на минуту, — нет, не думаю. Но у Агнесы — ещё какой. Она жуткая... Впрочем, обе вы странные. — Миклос вдруг потупил взгляд и залился краской так, что у него покраснели даже руки, даже ногти с «траурной» окаемкой*.