Ньирбатор (СИ)

Стоило мне войти, как меня привлёк знак, поданный Эйвери с другого конца холла, и я уже не ощущала себя рыбой, выброшенной на берег. Не потому ли, что Пожиратель сидел на подлокотнике моего кресла, и меня забавляли его остроумные замечания? После вердикта Агнесы мне кажется, что вся моя жизнь рушится и ничто уже не имеет значения. Пожалуй, только Ньирбатор. Он один. А сегодня легкомысленный настрой накрыл меня с головой.

Розье, Долохов и Макнейр о чём-то флегматично переговаривались. Шиндер в фиалковом сюртуке казался гномом, зато с бабочкой выглядел более представительно.

Где держат министра Дженкинс, я так и не узнала. Однако я своими ушами слышала, что Волдеморт собирается «пообщаться с ней и отпустить». Эта незатейливая фраза нарисовала в моём уме неописуемый ужас. Я знаю, как он умеет общаться. Я видела, как он унижал Розье и пытал Крауча. А что говорить о тех, кто не числится в рядах его слуг?!

Я узнала, что в похищении министра немалую роль сыграло то, что в Темзе на якоре в тот вечер стояло немецкое грузовое судно «Штурм и Дранг», а на пристани, днем и ночью патрулировали магглы. Сперва это создало видимость порядка, а потом начался хаос — как оказалось, моряки и патрульные были под воздействием Империуса. Пока мракоборцы бросили все силы на наведение порядка, министра тихонько похитили.

Волдеморт задействовал даже дементора — вот что забавно. Оказывается, он признал в Дженкинс более-менее талантливую ведьму, а в своих Пожирателях — бездарей, и решил, что обезоружить ведьму поможет не инкарцеро и силенцио, а нахождение вблизи дементора. Он был прав. Беглый страж Азкабана поволок за собой упавшую духом Дженкинс и затащил её в узкий извилистый проход на набережной Виктории, которому никто не удосужился дать имя. Именно поэтому Лорд велел использовать его как портал.

Ко всему прочему я узнала, что действия Пожирателей и дементора были грамотно скоординированы благодаря портрету Бауглира, двойник которого находится в лавке «Горбин и Бэрк».

«Eсли я и позволяю временами умничать прелестной Юджинии, то eдинственнo cмеха ради. Ведь это же очевидно, друзья мои, если натягивать узду слишком туго, кобылка будет нервной», — так Лорд высказался о министре под дружественный аккомпанемент едкого хохота.

Любопытно, что бы подумала о нём госпожа, услышь она, как он выражается о высокопоставленной чиновнице?.. Она же так любит статусы.

В следующий миг Лорд обвёл всех холодным взглядом, и хохотуны умолкли. Никогда не знаешь, когда смеяться, когда опускать голову, а когда выдерживать его взгляд. Говорят, опасно лишь то, чего нельзя ни предсказать, ни понять. Это даже не пословица, а характеристика.

Трио тонких свечей пылало над столом в комнате собраний. Лорд восседал в своём тронном кресле, отрешенный, высокомерный, далёкий как звезда. В какой-то миг наши лица скрестили взгляды через стол. Я увидела синий отсвет и... совершенно незлобивый наклон головы. Вспомнила вердикт Агнесы и моё сердце ухнуло вниз. Ощущение его пальцев, сжимающих мою шею, было ещё так свежо, что я до крови закусила губу, сражаясь со слезами обиды.

Внезапно я почувствовала тёплое дуновение у виска.

«Молодец, Приска. С тебя бы картину писать — «Подчиняться нельзя брыкаться», — шёпотом оброненное замечание Эйвери сначала разозлило меня. Потом отрезвило. Потом произвело неизгладимое впечатление.

Эйвери прав. С Лордом нужно держать лицо.

Только в конце собрания я увидела, что Крауч-младший тоже присутствовал. Бледный, как зародыш в спирту, он, казалось, боялся шевельнуться. С трудом верится, что это — исполнитель самых грязных дел. Никто не смотрел в его сторону, ни о чём не спрашивал его. Взял бы пример с Агнесы — избавился от наболевшего авторитета — к нему относились бы иначе.

После собрания был, как обычно, ужин.

Алекто Кэрроу рассказывала Эйвери о своих необычайных, весьма рано пробудившихся способностях. «Я ему сказала: кончай херню пороть, но он не послушал, ринулся вперёд с той маггловской ракеткой. Короче, всё закончилось прозаично. Там, где он стоял, осталась на полу кучка пепла. Мне тогда было только три года». Каркаров, сидевший неподалеку, навострил уши, продолжая жевать, и глаза у него сверкали, как у дикого кота. У меня в голове возникла отчетливая картина: кот, не сводящий глаз с мышиной норы. Или норки. Только Амикус Кэрроу знает. После разборок с пикси у Каркарова всё лицо, шея и руки были в мелких царапинах, под глазами кровоподтёки уже пожелтели, но в целом у него был вид человека, одержавшего победу в тяжёлом сражении.

Мне повезло сидеть напротив отцовской фигуры. Он смотрел на остальных с таким видом, будто Бела Барток был когда-то домашним эльфом Мальсиберов. Намазав маслом дышащую паром мякоть булочки и основательно откусив от неё, он нацелил её на меня: