Николай Рерих

К тем перевалам тянется «семейная экспедиция» Рерихов. Через невысокий (всего до трех тысяч метров, а это так мало для Гималаев!) Дарджилингский хребет экспедиция идет в маленькое королевство Сикким, в маленькое королевство Бутан. Тянутся зеленые горы, синие горы — словно спины зверей, ушедших в землю. Похоже на Кавказ, узкие долины — как каньоны Аризоны, Колорадо. Но над зелеными и синими горами встает ледяная стена — Хималайя, обитель богов. Невысокие, широколицые люди племени лепча возводят каменные строения в честь великого бога, сотворившего людей из льдов Канченджанги. Они танцуют и поют в честь великой горы, приносят яков в жертву ей. Впрочем, они танцуют не только в честь богов — мягкость, гостеприимство, добродушие лепча отмечают все путешественники. И, конечно, Николай Константинович: «В Сиккиме много смеха. Маленькие кули несут камни куда-то и смеются тихо и весело…»

«Из леса выходит мужик, и голова его украшена белыми цветами. Где же это возможно? — В Сиккиме.

Бедны ли сиккимцы? Но там, где нет богатства, там нет и бедности. Просто живут люди. На холмах среди цветущих деревьев стоят мирные домики. Сквозь цветные ветки горят яркие звезды и сверкают снежные хребты. Люди носят овощи. Люди пасут скот. Люди приветливо улыбаются…»

Путь ведет к перевалам, к монастырю Таши-Дин, где развеваются пестрые знамена с изображениями Будды и крутятся молитвенные колеса. Не поймешь, кому здесь молятся — Будде или сияющей Канченджанге. Молятся радостно, приветствуя и ублажая богов танцами и театральными представлениями.

Монастырь лежит в горной долине, между двух рек. Туда ведут узкие тропы, висячий бамбуковый мост над рекой.

В монастыре встречают звуки труб и гонгов, желтые цветы, настоятель, словно сошедший со старинного изображения праведника. В монастыре встречают белые ступы-субурганы — молитвенные сооружения, полусферы с острым шпилем, которые ставят в память счастливых событий или как знак благочестия.

Рядом со ступами раскинулись шатры богомольцев. Под зеленым навесом сидят тибетские ламы, женщины благоговейно переворачивают страницы длинных молитвенников.

«Под ручные барабаны и гонги ламы поют тантрическую песнь. Где же Стравинский, где же Завадский, чтобы изобразить мощный лад твердых призывов?»

Паломники — в красных, желтых, лиловых одеждах, в серебряных и бирюзовых ожерельях. Алы, белы рукава женских костюмов, остроконечны опушенные мехом шапки. Ходят богомольцы вокруг белых ступ, прикладываются к камню, с которого Великий Учитель — Падма Самбгава благословлял народ, к камню, на котором отпечатан след Учителя.

Идет долгий, торжественный февральский праздник Новогодья — идет Весна Священная у подножия Гималаев:

«Перед Новым годом уничтожают злых духов — заклинаниями, танцами. В оленьем танце — разрубается фигура злого духа и части его разбрасываются. И важно ходит по кругу Покровитель Религии, взмахивая мечом. И кружатся, размахивая крыльями широких рукавов, черноголовые ламы. И музыканты в желтых высоких шапках выступают, как Берендеи в „Снегурочке“… И самые танцы в день Нового года со страшными символами злых духов и скелетов приобретают жизненное значение. И как далеко впечатление страшных масок на солнечном фоне Гималаев от давящей черноты углов музеев, где такие атрибуты часто составлены, пугая посетителей видом условного ада. Конечно, весь этот ад и создан для пугания слаборазвитых душ. Много фантазий положено на изощрение адских обличий…

В Красных монастырях Падма Самбгавы символика более условно земная. Действо начинается простою „мистериею“ суда над умершим. Приходит важный владыка ада со своими помощниками. Зверообразные служители влекут черную душу умершего злодея: взвешивают преступления. Чаша проступков перевешивает, и злодея тут же ввергают в кипящий котел. То же происходит с душою преступницы. Но вот ведут Святого — в одеянии ламы. Белый шарф украшает его. Конечно, суд милостив, и три вестника радости ведут вознесенного в рай…»

А в первое полнолуние после Нового года, двадцатого февраля, свершается празднество Наполнения чаши. Деревянной чашей черпают воду из реки и запечатывают чашу. В следующий Новый год ее открывают. Если вода сильно убавилась — будет голод. Если сильно прибавилась — будут войны. В год Великой войны вода в чаше прибыла втрое, как говорят ламы.

В эту ночь не было полнолуния, было полное лунное затмение. В темноте гремели барабаны, падали ниц сиккимские Лели и Купавы, а когда луна вернулась, закружился вокруг ступы радостный хоровод с песней, в которой послышалось: «А мы просо сеяли, сеяли…»

Через день пути Ририхи приходят в следующий монастырь:

«За воротами Пемайандзе стоят стражи трехсотлетних деревьев. Сказочный лес царя Берендея. А уличка домиков лам, как берендейская слобода, раскрашена и освещена крылечками цветными и лесенками…» Другие монастыри — Санга Челлинг, Далинг — перекликаются по склонам гор.