Ни кола ни двора

В целом, все пока напоминало мне школу, по крайней мере, образ, который сложился у меня в голове. В конце длинного коридора, дальше столовой, был кабинет медсестры, медицински-белый свет вырывался из-за открытой двери, загадочный и немножко инопланетный.

Шаги мои отдавались гулко, будто биение сердца.

Господи, подумала я, тут учатся дети, и они сейчас здесь, и их много. Я не знала, зашли мы с Толиком в исключительно учебную часть здания, или нет. Ничего похожего на жилые помещения я пока не видела. Вполне возможно, что жилым было правое или левое крыло, или оба они сразу.

Больше всего я боялась уронить свои сумки с игрушками, они были весьма тяжелые.

Ну и, конечно, попасть в неловкую ситуацию.

По широкой лестнице я поднялась на второй этаж, коридор там был еще уже, зато кабинетов — больше. На стенах висели фотографии веселящихся детишек: спортивные соревнования, спектакли, музейные дни. Дети улыбались, они не выглядели ни несчастными, ни больными. Обычные малыши, класса, наверное, до четвертого, младшая школа. Толик говорил, что тут, неподалеку, есть еще корпус для старших, и вот там, вроде бы, люто.

Здесь люто не было. Светло и мило, как в детской поликлинике.

На втором этаже оказалось не так уж тихо, я различала разноголосый преподавательский гул из-за дверей, детские возгласы, иногда смех.

Далеко, в самом конце коридора, нежными, но разрозненными голосами наполнялась "Прекрасное далеко". Момент показался мне таким красивым и киношным — желтый пустой коридор, фотографии смеющихся малышей, и дети выводят "Прекрасное далеко", которого у них, возможно, никогда не будет.

И посреди всего этого я и две сумки моих игрушек.

Я, будто загипнотизированная, шла на звуки песни, пусть не самые ровные и не самые вымуштрованные, но для меня в тот момент самые прекрасные на свете.

Детишки сбивались и начинали песню снова, опять и опять, так что мне стало казаться, что я еще сплю, и мне только предстоит поехать в детдом и увидеть их всех. А пока рисует мое подсознание: эти стены и фотографии, и плетет эту песню — все безупречно детское, чтобы я не могла понять, что сплю.

Я встала у самой двери в музыкальный класс (странно было бы, если бы там, откуда льется "Прекрасное далеко", в самом деле преподавали арифметику), приложила к ней голову, и звук стал глухим, но ярким.

Вдруг музыка (фортепьянный напев) резко прервалась, послышался детский смех и гортанный, красивый женский голос. Я не различила слов, что-то про Сидорова, Сидоров копался или ковырялся, может быть, в носу, не знаю.

Потом тренькнул звонок, сначала негромко, а потом почти яростно заголосил. Я испугалась, что сейчас будет детская атака, они все увидят мои сумки и кинутся на меня, и передерутся за мои игрушки.

Впрочем, все не выглядело так, будто им необходимы были подарки. Но я все равно представила себе зомби апокалипсис и, перепуганная, ломанулась в дверь музыкального класса.

Дети уставились на меня, я подумала о "28 дней спустя".

За секунду до того, как я ввалилась к ним в класс, все они были заняты своими делами. Мальчики махались ранцами, девочки смеялись и показывали друг другу тетрадки. Но теперь все они смотрели на меня.

Особенно меня удивила и поразила одинокая девочка, вставшая из-за последней парты. Она застегивала белую босоножку, на щиколотке у нее было пятно зеленки, кисточки длинных косичек мели пол, лицо раскраснелось.

Я подумала, что она одинокая и непонятая, как я. Мне захотелось отдать ей самую лучшую игрушку.

Я сказала:

— Привет, ребята. Э-э-э.

Тупая Рита.

Я встряхнула сумки.

— Вот, у меня тут есть кое-что для вас.

Они с визгом бросились ко мне.

— Что? Что?

— Что ты принесла?

— Покажи!

— Дай посмотреть!

— Это мне?

— Все сумки?

— Дай посмотреть, дай!

— Подарки!

— По-о-о-одарки!

— Пода-а-а-арки!

Я опешила. В мгновение дети облепили меня, я едва могла шевелиться, они обнимались, верещали, пытались вырвать сумки у меня из рук. Я чуть не заплакала от неожиданности.

— А ну отошли от девочки! — гаркнула учительница. Я впервые посмотрела на нее. Было ей, может быть, лет сорок или чуть меньше. Это была красивая, статная брюнетка с по-еврейски тяжелыми веками и пухлыми, нежными губами. На ней не было косметики, причем совсем никакой, как на мне — даже туши. Выглядела она свежо, однако же очень нервно, она перекладывала указку из одной руки в другую, иногда переминалась с ноги на ногу, иногда зябко поводила плечами — нервозная ее подвижность чем-то напомнила мне подвижность Толика, но вместо раздражительности в ней была тревога.

Дети послушались ее. Я подумала, что эта женщина красиво, громко и уверенно говорит с детьми, божественно скрывает эту неловкую нервность свою. Было видно, что дети ее уважают.

Кружок, сжимавший меня, чуть расширился, и я сказала:

— Не переживайте, ребята, всем достанется.

— Ты волонтер? — спросила женщина.

— Ну, м-м-м, да, — ответила я.

— А где же твои ребята?

— Сложная история.

Чтобы сгладить неловкость, я сказала:

— Меня зовут Рита.

Женщина засмеялась.

— Меня тоже. Маргарита Семеновна.

— Рита!

— Рита!

— Рита!

— Давай уже подарки!