Ни кола ни двора

— У вас прекрасная внучка, — сказала я. Дедушка слабо улыбнулся.

— Спасибо, — ответил он. — Я, честно, как увидел вас, мужчина, испугался очень, открывать не хотел. Любу же не видно. Она маленькая.

— Это бывает, — сказал Толик. — У меня бренд не очень.

Дедушка пошамкал губами, потом отошел, пропуская нас в тесную, натопленную стареньким калорифером комнатку. Было невероятно жарко, сначала, после улицы, мне стало приятно и спокойно, но к концу наших посиделок, особенно после чая, мне захотелось снять с себя кожу.

Дедушка тепло поблагодарил нас, он был совсем-совсем старенький, может быть, даже ветеран, хотя никаких орденов и фронтовых фотографий я не увидела. Больше всего я боялась, что этот дедушка умрет, и Любаня останется совсем одна в целом мире.

Но Любаня этого совсем не боялась, бегала по комнате в своем прекрасном, праздничном платьице и иногда вздергивала ногу, изображая из себя балерину. Дедушка мешал сахар в чае рваными, по-старчески резкими движениями.

Он сказал:

— Хорошо как, что встретила она вас. Не дай Бог ушмыгнула бы, любая беда могла случиться.

— Это да, — сказал Толик. — Ну так вы любите ее?

— Ась? — спросил дедушка. Толик почти крикнул:

— Любите ее?

— А, — сказал дедушка. — Да. Она — золотая девочка и умница большая. Мы с матерью ее в ссоре. Виделись мало, конечно.

Любаня иногда забиралась ко мне на коленки, выдерживать ее было тяжеловато. Она заглядывала в лицо дедушке и спрашивала:

— Ты себя хорошо чувствуешь, ты же не умрешь?

Поспешила я предположить, что все у Любани хорошо после того, как она провела три ночи с трупом.

Дедушка смеялся и говорил, что постарается не умереть. Он был хороший, теплый человек, может, к старости оттаял, а, может, остался таким с молодости.

Мы с Толиком попили с ним чай, и напоследок, пока Толик обувался, я увидела очень личную, почему-то растревожившую меня сцену.

Любаня ткнула пальцем в выступавшую дедушкину лопатку, в одну, затем во вторую.

— А почему у тебя такие наросты? — спросила она. Дедушка сказал:

— Это крылья растут.

И тогда я подумала, что у них все будет в порядке. Не знаю, почему. Я ничего о нем не знала, даже имени, да и запомнились мне только красные в уголках, старчески-светлые глаза да эти проклятые выступающие лопатки, так поразившие меня.

Когда мы вышли, я увидела снег, первый в этом году. Он падал хлопьями, на земле они таяли практически сразу. После жары в комнате, холод будто ударил меня куда-то в солнечное сплетение, лишив дыхания.

В то же время как оно было чудесно — танец белых хлопьев, их бесславный финал, обреченность такой невероятной красоты, красное золото фонарей, в котором искрились в полете снежинки.

Меня охватили удивление и радость. Толик тут же закурил, а я стояла, завороженная, медленно училась заново выдыхать.

Толик сказал:

— Нормально все. Главное, что любит. Остальное приладится как-то. Я ему в пальто пять косарей типа сунул и бумажку с твоим телефоном, на всякий случай.

— А я не заметила.

— Да ты на деда пялилась.

Мы еще немножко постояли, я уткнулась носом Толику в руку, до его плеча, когда мы стояли, я не доставала. Толик был чуть выше папы, буквально на пару сантиметров, а в папе моем этих сантиметров было сто восемьдесят.

Я спросила:

— А вдруг он умрет?

— Да все умрут, — сказал Толик. — Важно, че он успеет перед этим. Слушай, а мог он, как думаешь, человеком плохим быть?

Мы едва шевелились, Толик зажал в зубах сигарету, я стояла, к нему прижавшись, и снег кружился вокруг нас.

— Не знаю, — сказала я. — Не похоже.

— А по мне похоже?

— По тебе — похоже, — ответила я честно.

— Ну и ладно, — сказал Толик. — До Христа Авраам в аду; после Христа разбойник в раю. Так один там говорил.

Наконец, я расколдовалась, достала телефон и увидела тринадцать пропущенных от мамы. Написала ей смску: все хорошо, идем к остановке. Мама тут же отреагировала звонком, но я не стала брать трубку.

И мы пошли к остановке, только не к той, с которой уходил автобус, способный привезти нас домой.

Добрались кое-как, на перекладных, до нужной остановки, но на последний автобус опоздали. Толик сам поговорил с моей мамой.

— Да, Алечка. Нет, Алечка. Все нормально, Алечка. Не думай об этом, Алечка. Мы в порядке, Алечка. Она тоже, Алечка. Я знаю, что Витя будет только утром, Алечка. Не надо приезжать, Алечка, ты все еще больше запутаешь. Мы завтра придем, Алечка. Не злись, Алечка. Да не все время пешком, только пока автобусы не пойдут, Алечка. Да ты драматизируешь, Алечка. Пока, Алечка.

А я шла и думала, как мне достанется. Снег не прекращался. Небо было беззвездным и мутно-фиолетовым, но таким удивительным.

Я спросила у Толика:

— А ты хочешь детей?

Толик помолчал, потом засмеялся громко.

— Какой-то прям неловкий вопрос после сегодняшнего.

— Я серьезно.

— Так серьезно, как будто мы с тобой детей делать будем?