Ни кола ни двора

— Недостаточно обаятельный для чего?

— Для того, чтобы я в тебя влюбилась.

Сулим Евгеньевич ответил, что у меня просто не слишком хороший вкус.

— Это бывает, — сказал он. — Люди живут с таким годами. Даже десятилетиями.

А ведь у него было отличное чувство юмора.

Я даже думала над тем, чтобы заняться сексом с Сулимом Евгеньевичем. Дать ему, так сказать, сорвать мой цветок любви, или как там называют эту пленку с сосудиками?

Если Толик меня все-таки хоть чуть-чуть хочет, он расстроится, думала я, и поймет, что потерял такое сокровище, как Рита Маркова, и хоть чуть-чуть, но станет ему обидно. Пропорционально силе желания, естественно.

Однако мысль о сексе с Сулимом Евгеньевичем в лучшем случае не зажигала во мне ничего, а в худшем вызывала даже тошноту.

Мне было противно представлять, как он будет ко мне прикасаться и, тем более, как что-нибудь в меня засунет.

Я много думала, почему тогда Толик? С общечеловеческой точки зрения он был неухоженным сорокалетним бывшим зэком, больным, к тому же, легочным заболеванием. Решительно во всем Толик проигрывал Сулиму Евгеньевичу, но одна мысль о нем заставляла мое сердце биться сильнее и радостнее, возносила меня высоко и обрушивала резко, будто я слишком сильно разогналась на качелях.

Мне совсем не хотелось Сулима Евгеньевича, я была такой холодной рыбиной, когда думала о нем, словно во мне вообще не было ничего женского. Я чувствовала себя просто предметом, который может исполнять определенные функции, но ему самому это не нужно.

В общем, Сулима Евгеньевича я так и не захотела. А ведь у меня был хороший план: я думала убедить родителей дать ему оплачиваемый отпуск по болезни в обмен на секс. Такой ход Сулим Евгеньевич бы непременно оценил.

Не сложилось. Все мои мысли были заняты Толиком, и я не понимала, почему все так.

Как бы сильно я ни обижалась, все равно ездила с ним в Вишневогорск, потому что у меня было так много дел: переводить песни Битлов для Фимы (иногда я забирала у нее телефон и записывала ей еще больше музыки), слушать удачи и неудачи Вована с телефоном доверия. Он очень расстраивался, что его, по-видимому, не слишком-то мечтают увидеть на работе, в прямом смысле. Толик советовал Вовану заворачиваться в платок, как моджахед, на что один раз получил в рыло. У меня было подозрение, вероятно небеспочвенное, что даже эта шутка за гранью фола, получившая справедливое возмездие, была Вовану необходима, чтобы сбросить какое-то напряжение, поговорить, хотя бы с самим собой, о чем-то важном. Почему-то мне казалось, что другому человеку в похожей ситуации Толик бы такого не ляпнул. А, может, Толик просто не особенно думал о том, что он несет.

Светка возилась с мозаиками, я гуляла с Принцем, пока Толик трахал его хозяйку.

Натаху я увидела в чуть более адекватном состоянии, и она показалась мне не такой уж конченной: плакала и винилась. Оказалось, что даже Натаха — просто человек, запутавшийся, глупый и эгоистичный, но в целом не так уж сильно она отличалась от меня.

Были и еще люди, к которым мы иногда ходили. Один, к примеру, очень ворчливый дед, который называл меня мелкой шалашовкой. Он все время говорил, как хорошо ему было жить при Союзе, и я терпеть его не могла. Деда звали Геннадий Павлович, он был чем-то похож на бульдога, одышливого и очень злого, с некрасиво обвисшими щеками.

Геннадий Павлович говорил, что все летит к чертовой матери (и это я выражаюсь очень мягко). Из-за инсульта он плохо ходил, мы помогали ему убираться и ходили для него за продуктами. Я терпеть не могла Геннадия Ивановича и даже считала, что он худший человек на земле (после Гитлера).

А потом он меня удивил. Как-то Толик готовил ему суп, а я вынуждена была почитать Геннадию Ивановичу книгу. Я долго готовилась к этой минуте, все надеялась, что Фима попросит меня почитать, мне хотелось всем с ней делиться. Поэтому книга у меня всегда была с собой, та, которая предназначалась Фиме, и уж точно никак я не думала, что придется читать ее мерзкому, злобному старикашке, тыкавшему в меня жирным, красным пальцем и обвинявшему меня в эгоизме, глупости, поверхностности, развращенности и, словом, во всех бедах современной молодежи.

— О темпора, — говорил Толик. — О морес, на!

Он над Геннадием Павловичем посмеивался, но Толику, так угрожающе выглядевшему, Геннадий Павлович свое фе не высказывал никогда.

Толик говорил мне:

— Уже недалек, Ритуля, тот час, когда и я, епты, так занужу. Сорокет уже, ей-Богу, ну.

Наверное, он имел в виду, что мы с ним поэтому совсем не пара.

В общем, я сказала:

— Ладно, Геннадий Павлович.

Я достала книгу, которая предназначалась не ему и с самым недовольным видом села на табуретку рядом с его удобным креслом.

Это был "Остров в море" Анники Тор, шведский роман о двух сестрах-евреечках, спасавшихся от нацистов в нейтральной Швеции. Главная героиня попала в семью строгой и холодной женщины, ее духовный путь (по терминологии Толика) состоял в том, чтобы научиться не быть чужой (это ведь совсем не то же самое, что и стать своей) и понять, что приемная мать любит ее, уж как умеет.