Ни кола ни двора

— Сейчас таких проблем и нет, — сказала я. — Я тебя люблю.

Я люблю тебя, но не понимаю.

А ты любишь меня и не понимаешь меня.

Когда у людей рождаются дети, думают ли они о той бездне, которая когда-нибудь проляжет между ними и теми, кто еще так отчаянно нуждается в их любви.

А о том, что дети вырастут и умрут? Нельзя рожать детей, если вместо колыбельки видишь гроб.

Что я почувствовала, когда мама мне все это рассказала?

Наверное, ревность. Мне хотелось, чтобы Толик любил меня не меньше. И печаль, ведь мамина молодость — это то, чего я никогда не увижу, потому что время не оборачивается вспять.

Кроме того, мне было смешно, потому что Толик остался прежним.

Неожиданно для себя, я отлично выспалась, мне не хотелось возвращаться в постель, и я читала, слушала музыку, наконец, шлялась по дому.

Катя сказала, что я принесу в подоле и опозорю родителей. Кажется, она единственная воспринимала меня всерьез. Как женщину, так сказать.

Толика все не было, я оделась потеплее и засела с книжкой в саду, там долго караулила его. Потом решила, что должна быть самодостаточной и ушла в свою комнату смотреть документальный фильм о странных религиях. А вы знаете, к примеру, что во вьетнамской околоспиритической религии Каодай (что переводится примерно как "великий глаз") дух Виктора Гюго почитается, как святой. Мир куда более непредсказуем, чем все мы можем представить.

И предсказуем в то же время, если учитывать, например, наследие французского колониализма во Вьетнаме.

Толик появился только в сумерках, заглянул ко мне в комнату, широко улыбаясь. Он покачивал в руке бумажный кораблик.

— Хочешь? — спросил он. — Просто подумал, типа когда я пацаном был, мы с батей такие во Владике пускали. Очень празднично, капец как.

А потом он убил своего отца. Но, конечно, я хотела. Мы с Толиком пошли на озеро, Катя сказала, что все расскажет маме, но проблемы с мамой были, хотя бы отчасти, улажены. Она думала, что Толик мне как отец.

Лорд Кунсайт, так перевели у нас одну из драматических реплик в одной из иконических серий Сейлормун, я любил вас, как отца.

Надо ли говорить, что отцы тут были совершенно ни при чем.

Я рассказывала Толику о вьетнамской любви к Гюго.

— Это который мягонькую порнушку писал? Типа эротику, но как котик лапкой.

— Э? Что?

Предположение его вызвало у меня только недоумение, никаких ассоциаций.

— А, не, — сказал Толик. — Это тот мужик, который как леденец.

Потом я поняла, что Толик, вероятнее всего, имеет в виду Ги де Мопассана.

Толик иногда качал перед моим носом бумажный кораблик. В исчезающем свете дня кораблик поблескивал.

— Смазал его парафином, чтоб не распался и не утонул. У меня так батя делал. Просто захожу в магаз, а там типа парафин жидкий, ну, я сразу про кораблики и вспомнил. Шу-ух! Шу-у-ух!

— Что?

— Ну, он по волнам так.

Я засмеялась, Толик улыбнулся, блеснул красноватыми в сумерках золотыми клычками.

— Просто я когда маленький был, если мы во Владик ездили, всегда корабли пускали. Типа смотрели, как они уплывают в море. Знаешь, как во Владике хорошо? Амурский виноград на заборах.

Не знаю, почему уж он вспоминал про виноград, не про архитектуру, не про значимые для него места, а про оплетенные виноградом заборы, наверное, в пригороде.

— И море, — сказал Толик. — Серо-синее.

Как Толиковы глаза, подумала я, так бы стоило написать в книжке.

— Хочешь историю расскажу?

— Хочу, — сказала я, выхватила у него кораблик, белоснежный, неожиданно для Толика аккуратный, блестящий от парафина, и на ощупь отдаленно напоминавший свечку. Я вытянула руку и пристроила кораблик к небу. Словно на голубых, вечерних волнах океана с белыми барашками.

— Короче, жили были два мужика, типа президентов таких, Севера и Юга. Только не Кореи, там. А реально Севера и Юга Вселенной. Звали их Поспешный и Внезапный, ща поймешь почему. Короче, их часто приглашал на чай Хаос, ну, типа, такой первозданный Хаос, где все — непонятно что и ничто не ясно чего. Ну, он нормально так ребят угощал, и они хотели его поблагодарить. И вот такая у них была идея: сделать ему рожу. Рожи у хаоса не было ваще. И они стали сверлить ему по отверстию в морде за раз. Типа хотели глаза сделать, уши, рот, нос. Семь дней сверлили, на седьмой помер он, Хаос, и с тех пор все стало слишком сложным, поэтому мы так и живем. А надо назад, к корням. Назад к природе, как Руссо говорил. А то без это пи…капец.

— Что?

— То, — сказал Толик. — Знающий — не говорит, говорящий — не знает. Дао дэ дзин, так сказать.

В лесу было темнее, уже почти ночь. Корабль выглядел призраком, мертвой крошкой, душой плода.

— А знаешь, как на зону трудно книги передавать, какой гемор это?

— Представляю.

— Не представляешь.

— А ты передашь Фиме зарядку от мобильного?

— Это ж не на зону. Сама передашь, — сказал Толик так, словно это даже не обсуждалось. Я улыбнулась. После вчерашнего мне было чуточку неловко, причем как-то приятно неловко. Словно мы знали друг о друге какую-то важную тайну.

Мы спустились к озеру, когда уже стемнело, быстро, словно на небо набросили тяжелое покрывало. Наш кораблик, казалось, светился.

Я сказала:

— Холодновато.