Ни кола ни двора

Он не обратил на меня внимания, даже когда я подошла ближе. Тогда я подумала о пузырьке с кетамином из его кармана.

Я постояла у его кровати, ощущая себя такой ужасно навязчивой, боясь, что мама зачем-то заглянет в комнату, или еще что-нибудь приключится.

А потом все-таки легла рядом с ним. Дыхание Толика было свободным, глубоким, грудь его мерно вздымалась.

Я попыталась устроиться рядом с Толиком так, как если бы мы любили друг друга. Положила голову ему на плечо, услышала биение сердца.

Люди — животные, причем социальные. Рядом и вместе они чувствуют себя в такой безопасности, и это — блаженство.

— Спасибо, — прошептала я и коснулась губами его плеча. Это не был поцелуй, просто прикосновение безо всякого движения. Я снова положила голову Толику на плечо и подумала, что спать так будет хорошо и спокойно, хоть и не очень удобно для шеи.

Сильно пахло сигаретным дымом, и я боялась, что на меня упадет пепел. Уже засыпая, я почувствовала, как Толик возится, закуривая новую сигарету.

Потом он обнял меня.

Глава 7. Куда плывет кораблик?

Мне снилось, что я беременна от него. В доме это воспринимали как само собой разумеющееся все, кроме Кати. Катя называла меня потаскухой и иногда била по животу метелкой для пыли.

Во сне я даже помнила, что она называется дастер.

Сон был прерывистым, кадры сменяли друг друга, будто в артхаусном фильме. Помню, я сидела дома, а потом уже на озере. Оно было покрыто густым, молочно-белым туманом, потому что Толик, как он сам говорил, из края ветров и туманов.

Я легла на воду и поплыла туда, куда нес меня ветер. Над головой небо тоже было белым, и я подумала, что оно похоже на сигаретный дым, и что я хочу покурить. Во сне меня настигла тоска о том, что покурить я смогу не скоро.

В черной воде плавали мертвые цветы, я ловила их и сжимала в руке. У меня было ощущение, что они они погибли, пока длилась зима, погибли подо льдом. Я выкладывала их себе на лицо и чувствовала живой, яркий цветочный запах.

Тут в воде раздался плеск, я встрепенулась, и оказалось, что я не умею плавать. Я барахталась в воде, а потом вдруг увидела гигантскую, размером с собаку, черную крысу.

Крыса смотрела на меня сверкающими, красновато-оранжевыми глазами и передавала мне прямо в мозг свои мысли.

— Я заберу твоего ребенка, — сказала она.

Я испугалась и заплакала, потому что во сне мне хотелось ребенка.

— Не надо! — крикнула я, захлебываясь.

— Взамен, — сказала крыса. — Ты будешь богатой.

Я не понимала, зачем мне богатство. Я и так была богатой.

— А я съем твоего ребенка, — сказала крыса. — С творогом и чиханием.

Я отказывалась, мотала голой и изо всех сил старалась оставаться на плаву.

Тогда крыса нырнула в черную воду, еще секунду я видела под ее пеленой огоньки крысиных глаз, а потом исчезли и они.

Я почувствовала боль внизу живота и от нее проснулась. Во сне она казалась невыносимой, но в реальности это была только легкая тяжесть, напоминающая о приближении месячных.

Я открыла глаза в своей комнате. Наверное, он отнес меня обратно.

Волосы мои еще пахли сигаретами Толика, я долго нюхала их, прядку за прядкой, а потом встала и пошла чистить зубы. Сердце мое не находило покоя, я думала о рисунках Светки, о том, что нужно поговорить с мамой.

Но первым делом я решила сама что-нибудь порисовать.

Рисовала я разве что в детстве, так что понятия не имела, чего ожидать. Взяла лист бумаги для принтера, села за стол, нашла карандаш и стала думать.

Наверное, надо было рисовать Толика, раз он меня так вдохновлял.

Я подписала белизну так: Толик Тубло.

Наверное, в этом исходном виде рисунок и понравился бы Толику больше всего — что-то в нем, в таком разрезе, было даосистское.

Долго-долго я сидела с карандашом над белым листом бумаги, думала изобразить Толика в виде животного или мультяшного персонажа, раз уж мне не хватает мастерства.

Но на самом деле я просто не могла его в полной мере воспроизвести — странную смесь красоты и убогости, ангельского и вырожденческого, возвышенного и алкоголически-земного.

Мне стало так грустно, что никто не увидит Толика таким, каким видела его я. Я ощущала необходимость зафиксировать его, но рисунок для этого совсем не подошел.

И я сделала то, что, как мне показалось, было ближе всего — закрасила весь лист золотистым. Сверкающие чернила в тонкой, пахнущей клубникой, ручке закончились, но работой своей я была довольна.

Я спрятала рисунок в ящик стола, переоделась, взяла Светкин альбом и спустилась вниз, поглядеть на Толика.

В комнате его не было. И, судя по тому, что я не слышала его кашля, дома — тоже.

Толик ушел по своим делам, оставив меня одну.

Но сегодня и у меня были свои дела. Я распаковала альбом, посмотрела еще на причудливые Светкины орнаменты из бумажных чешуек.

Маму я нашла в ее кабинете. Завешанный фотографиями костей и рисунками динозавров, он производил странное впечатление. Словно я попала в гости к ученому из конца девятнадцатого века.

Мама сидела за компьютером, что-то увлеченно печатала и сверялась с какими-то скрепленными листками, на которых были россыпи цифр.