Ни кола ни двора

Мне хотелось, чтобы ему было приятно. Под пальцами у меня плыла ткань майки, только и всего, а мне хотелось ощутить кожу. Толик был бледный, но с розоватым подтоном, какой часто бывает у блондинов, кожа его легко краснела, особенно щеки и нос. Под глазами у него залегли желтоватые синяки. В этом освещении, однако, казалось, что подтон их даже золотой.

Я стала рассматривать его татуировки: кинжалы, черепа, святые с нимбами (я узнала только апостола Павла, по характерной прическе), печальная и в чем-то красивая, уже родная мне, Богородица на груди.

И опять я его погладила. Больше всего на свете я боялась, что мы приедем слишком быстро. Я умоляла водителя ехать медленнее и аккуратнее.

На этот раз все было по-другому. Мое любопытство было не холодным интересом, а жаркой, теплой волной. Меня интересовал и пьянил его запах, удивляла неожиданная его красота, восхищало его странное, безумное сердце.

Сколько женщин, думала я, так гладили тебя?

Сколько из них любили тебя, бедный мой Толик, так сильно, как я сейчас?

Дыхание его было прерывистым и частым, он не мог втянуть достаточно воздуха. Я хотела успокоить его и уберечь от этого страдания. Ото всех страданий. Но он был много старше меня, и я не знала, чем могу помочь.

Снова погладила, посмотрела на его спокойное, умиротворенное лицо, русское, тоскливое и мечтательное.

Потом я осторожно отодвинула край майки, обнажив живот, прижала руку к горячей, чуть влажной коже. Я старалась прикасаться к нему как можно мягче, чтобы Толик не проснулся. Подушечкой пальца я прижала родинку у пупка, скользнула к надписи левее и выше, ближе к ребрам. Ожидала увидеть что-то обычное, тюремное, может быть, цитату из Библии.

Но слово было безумное, незнакомое. Если я правильно прочитала, оно было "О Унем-Сенф".

Я задрала на нем майку, обнажив надпись полностью.

"О Унем-сенф, являющийся у жертвенного алтаря, я не резал коров и быков, принадлежащих богам!".

Выше была еще одна подобная фраза.

"О Та-Ред, являющийся на заре! Не скрывает ничего мое сердце!".

И еще.

"О Нехеб-Хау, являющийся в городе, я не отличал себя от другого!".

Синюшные, явно тюремного происхождения, они выглядели так абсурдно, будто снились мне.

Я провела пальцем по закорючкам букв, вполне понятных и все-таки невероятных, а потом легонько надавила на его живот всей ладонью, погладила сильно, это должно было быть приятно.

Мне так нравилось его тело, так нравилось прикасаться к нему, впитывать тепло, нравилась исходящая от него сила, то, что руки его были настолько крупнее моих, то, что все в нем было устроено иначе.

Мне казалось, что оно устроено так именно для меня.

Для моей любви.

Для того, чтобы он тоже любил меня.

И в то же время его новизна и чуждость пугали меня. Теперь, когда вместо скуки, заставлявшей меня мечтать о сексе с ним, пришло это странное тепло и темнющее желание, я чувствовала себя беззащитнее, не такой смелой.

Почему люди гладят друг друга? Зачем обнимаются? Почему целуются? Это история или биология?

Звучало как отличный поисковый запрос.

Мне хотелось приласкать его, дать тепла, вернуть хоть часть того, чем он делился со мной. Я продолжала гладить его, медленно и нежно, рассматривать синюшные татуировки и ту единственную черную, с пистолетом.

Хотелось снять с него майку, рассмотреть его всего, светлые волоски на груди, вены, шрамы, родинки. Родинок у Толика было много на спине, светлых, как веснушки, и длинных.

Я улыбалась, рассматривая его, и сама не замечала, что улыбаюсь. В лице его я вдруг различила какую-то напряженную, пьяноватую хищность. Тогда взглянула вниз и увидела, как натянулась ткань на штанах.

Я закусила губу. Если я хотела потрогать его, то могла сделать это сейчас, вот он, твердый, готовый и большой. Интересно, подумала я, это больно, когда он так сильно упирается в штаны?

Я не решилась, убрала руку, будто обожглась, и Толик открыл глаза.

— Кто такой Унем-сенф? — спросила я быстро.

Глаза у Толика казались почти прозрачными, сильно блестели, зрачки были широкими. Он смотрел на меня диковато, я глядела на Толика, приоткрыв рот, распахнув глаза. Наконец, он отдернул майку.

— А, — сказал Толик, голос его, хриплый и так, стал глубже, нежнее. — Это из Книги Мертвых. Которая египетская. На самом деле она на позитиве. Изречение о выходе в день. Короче, встречаешь там разных чуваков и говоришь: того не делал, за это не привлекался. Вот, короче, долго я читал. Но я почти за все привлекался: грабил, убивал, всякого наделал, вот. Но! Никогда, слышишь, никогда! Ни разу в своей жизни я не резал коров и быков, принадлежащих богам! Должно же быть в человеке что-то хорошее.

Я засмеялась, он улыбнулся тоже, широко и показывая зубы. Он хотел мне понравиться, в эту минуту больше всего на свете. Я это почувствовала, и мне стало так приятно.

Я держала на коленях завернутый в пакеты альбом Светки и гладила его, не могла остановить свои руки.