Ни кола ни двора

Толик смотрел на меня, взгляд его блуждал по моей груди, иногда по губам и шее. Почему-то я вспомнила эту историю о том, как Толик пырнул ножом мужика, который его толкнул, но сейчас она показалась мне далекой-далекой, не испугала и не остудила, словно я была чем-то одурманена.

Он вдруг подался ко мне, я смотрела на него во все глаза, не могла закрыть рот, не могла отвести взгляд. Я боялась и ждала, что он поцелует меня.

Но автобус остановился.

Толик сказал:

— Пошли. Батя твой ща пропишет мне.

Мы вышли из автобуса, и теперь Толик был раздраженный. Он ничего не говорил, но от него так и искрило. Мы шли через лес в темноте, мобильный мой остался у Фимы, и мне даже нечем было подсветить дорогу.

Толик еще злился, это было видно по его движениям, по напряженной спине. Наверное, подумала я, это все-таки неприятно, когда возбуждение уходит в никуда. Мне тоже было неприятно, хотя, наверное, не так сильно.

— Осторожно, — сказал он, когда я споткнулась о корень. Он легко и аккуратно удержал меня, но отстранился почти тут же.

Я старалась больше не доставлять ему проблем.

Но не вышло. Мама встретила нас у ворот, ее трясло. Она врезала Толику, ударила сильно, наотмашь, так что голова его дернулась.

И Толик, пырнувший как-то ножом мужика, который его толкнул — стерпел. Как в анекдоте про Ленина и бритвочку.

— Ты о чем думал?! — крикнула мама. У нее была одна особенность, когда мама кричала, непроизвольно она начинала плакать. Вот и сейчас в слабом отсвете фонарей на ее лице заблестели слезы.

— Слушай, я собирался позвонить, — сказал Толик спокойно. — Но забыл.

— Я думала, ты…

— Я? Серьезно?

Мама кинулась ко мне, обняла и поцеловала.

— Где ты была?!

— Мы с Толиком ездили в город, — сказала я. — Помогали старушкам.

Старушки, подумала я, вот что покажется маме наиболее приемлемым. Старушки, но не трогающие хозяйство сына-инвалида и не наливающие гостям водки. Даже Фиму нельзя было сохранить в первозданном виде.

Мама засмеялась, зло, почти истерично.

— Серьезно? Где твой мобильный?

Я сунула обе руки в карманы.

— Ой, — сказала я.

— Что "ой"?

— Я его, кажется, потеряла.

Мама быстро закурила, достала мобильный, набрала папу и прижала трубку к уху.

— Витя! Витя, она дома!

Папа сказал что-то, надо признать, тон его был довольно спокойный. Он не злился и, по-видимому, не боялся.

Главной загадкой для меня оставалось время. Сколько его прошло?

Мама утерла слезы и посмотрела на меня.

— С тобой мы поговорим утром, иди в дом.

Толик хотел прошмыгнуть за ворота со мной, но мама удержала его, дернула за руку.

Я чувствовала себя такой предательницей.

— О чем ты думал?! Толя, ты считаешь это нормальным?

— Че? — спросил Толик невозмутимо. Я обернулась, посмотрела на него.

— Иди-иди, Иудушка, — засмеялся Толик. Я, получив санкцию, побежала со всех ног.

Дома меня ждала злая Катя. Она сказала:

— Куда в грязных ботинках?!

Суперстары пришлось снять. Катя смотрела на меня зло, но старательно сдерживалась, пока я стаскивала кроссовки. Наконец, я спросила:

— Ну что?

— Нагулялась?

Я прекрасно понимала, какое слово она проглотила. Прошмандовка. Как минимум. Скорее даже что-нибудь более пикантное.

— Да, — сказала я, вздернув голову. — Нагулялась.

И, более ничего не сказав, я прошествовала в свою комнату. Долгое время ожидала одно из двух: паломничество испуганной мамы, либо раздраженную Катю с нотациями.

Ни того ни другого не случилось, и я оказалась предоставленной самой себе.

Думаю, от мамы доставалось сейчас Толику, а Катя, может быть, была слишком шокирована моим кратким и суровым ответом.

Больше всего на свете я боялась, что мама выгонит Толика.

Но в то же время вступаться за него я тоже боялась, думала, что так сделаю ему только хуже.

Мне даже льстило, что Катя думает, будто я убежала с Толиком, чтобы целоваться, или еще что-нибудь в этом роде. Может даже, чтобы заниматься с ним сексом. Что я могу быть чьей-то желанной любовницей.

Отмазка про старушек выглядела смешно, мне даже хотелось, чтобы мама думала про нас с Толиком что-то этакое.

Некоторое время я обдумывала пост в дайри, но так и не написала его.

"Мы с Т. были в аду, но там оказалось не так-то плохо".

Вот и все, что я из себя выдавила. Потом решила, что ад — не то слово. До поздней ночи я просидела, листая избранное, потом пошла помыться, лежала в ванной и мастурбировала, на этот раз думая о том, как Толик смотрел на меня, когда открыл глаза, и о том, как сильно его член натянул ткань спортивных штанов.

Еще долго я лежала и нюхала свои пальцы, размышляя о том, что, если даже боль не абсолютна, то абсолютна ли смерть?

Наверное, нет, потому что ее нельзя в полной мере почувствовать.

Когда я убедилась, что в доме достаточно тихо, то спустилась на этаж вниз, к Толику. Я боялась, что комната его окажется пуста. Но Толик лежал на кровати, изо рта у него торчала наполовину догоревшая сигарета с вечным длинным столбиком пепла. Сначала я подумала, что он спит, но потом увидела блеск его глаз.

Мне вспомнилось:

— Как дельфин, понимаешь?

Я подумала, что, может быть, в автобусе Толик не спал ни секунды.