Ни кола ни двора

— Что? — спросила я, слезая со скамейки, и Толик прижал меня к себе, так крепко и сильно, что я обо всем позабыла. Толик был такой горячий, такой настоящий, надежный, так приятно мне пах потом, что я заплакала снова, но теперь кричать не хотелось. Так мы простояли довольно долго, а потом он сказал:

— Закрой глаза.

И принялся умывать меня водкой. Я почувствовала себя такой чистой. Это из-за спирта. Знаете ощущение после лосьонов, да? Открытой кожи.

— Они умрут, — сказала я спокойно.

— Не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы, — сказал Толик. — Послушай, ща расскажу тебе, зачем это все.

— Чтобы я увидела, что есть люди, которым хуже, чем мне?

— Не, — сказал Толик. — Нет людей, которым хуже, чем тебе. Ты ж сама себя мучаешь. Не для того надо смотреть на страдание, а чтобы понять, что и оно не страшное. Что страшного ваще-то в мире ниче нет. Везде жизнь, и в смерти тоже жизнь, и после нее она остается, и ниче не победит ее, такую. Живут же, смотри, мечтают, че-то делают интересное, радуются, впечатляются. Все на свете. И букашки-таракашки и люди-замарашки. Все.

Глава 6. А что же дом?

Мы отправились к остановке, меня еще чуть качало, но Толик был рядом, и я шла так близко к нему, что ощущала его тепло.

— Чтобы научиться смотреть не только на страдания, надо сначала научиться смотреть на страдания, не отводя глаз. Понимаешь? Надо вывозить, что люди есть люди. Всекаешь ты? Че Соломон говорил?

— Что? — спросила я.

— Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих, ибо Он создал все для бытия, и все в мире спасительно, и нет пагубного яда, нет и царства ада на земле, — ответил Толик.

— А кто такая Арджуна? — спросила я.

— Кто такой. Да мужик один из касты кшатриев. Ему, короче, мочкануть надо было братух своих, ну, такие выходили расклады. Он смотрит на это, и типа епты, ну попадос. И не может. Тут появляется Кришна, и давай ему мозги канифолить, мол, у каждого своя, эта, дхарма. Делай, что должно, и будь, что будет, типа того. Ну, короче, рассказывает ему, как смириться с тем, что все есть такое, какое есть.

Свет фонарей казался мне чуть красноватым, звезды над головой уже разгорелись ярко, взошла большая, круглая Луна, и я подумала — сколько же света. Все вокруг еще и блестело от дождя.

— Интересно, — сказала я. — А мир кажется нам красивым, потому что мы не знаем ничего, кроме мира, или он в самом деле такой красивый?

— Да это без разницы, — сказал Толик. — Один хер, в конце концов.

— А что случилось с Арджуной?

— Он сразился и победил, — не спеша ответил Толик, потом протянул руку и коснулся моих волос, так легко, что я едва это почувствовала, но вся подобралась, наэлектризовалась. — Все будет хорошо.

И я стала думать о том, что увидела сегодня. Страдания, без сомнений. Много разных страданий. Но так ли они были ужасны, как я ожидала?

Жизнь этих людей тоже не лишена была радости и надежд. Она не состояла из одной печали, из одного страха.

Существовало ли вообще абсолютное несчастье, которым, как я воображала, был полон мир?

Невидимые тиски, сжимающие мое сердце, чуточку ослабли. Я увидела мир, увидела ужасные вещи, и я все еще была жива. Я не умерла на месте, не получила по лицу за свой цинизм, меня и стошнило-то всего один раз.

Вот я шла рядом с Толиком по ночному Вишневогорску и думала о тепле его тела, о том, как он коснулся меня, едва ощутимо, и как это отозвалось во мне так сильно.

Жизнь продолжалась, любовь продолжалась, все шло, как прежде.

Я думала, что делают сейчас Фима и Леха, Светка, Вован и Натаха с ее невидимым дедом.

Мое сердце выдержало, более того, я даже не ощущала такого уж сильного ужаса перед чужой болью. Не ощущала, что сегодня воспоминания не дадут мне уснуть. Иногда, когда я закрывала глаза, под веками вспыхивало красными рубцами лицо Вована.

И только-то.

Будто фильм ужасов посмотрела, но на этом — все. Не больно.

Я даже не понимала, хорошо ли это, что мне не больно. Но мне дышалось славно, этого было достаточно.

Стемнело, то и дело попадались нам пьяные компании, но рядом с Толиком я ощущала себя в безопасности. Я все время наступала в лужи и с тоской глядела на свои грязные суперстары.

— Толик, — сказала я. — Ты такой добрый.

Хотела бы я быть добрее.

Толик засмеялся, хрипло, лающе, долго хлопал меня по спине, будто я изрекла лучшую шутку неделю.

— Да-да, — говорил он. — Ну, да.

А потом вдруг посмотрел на меня очень спокойно и сказал:

— Характер у меня не сахар. Однажды меня вечером на улице мужик толкнул, и я его за это ножом ударил. Настроение плохое было, и я знал, что мне не будет ничего. Не знаю, откачали его, там, или че. У него пуховик был, зима, хули. Не было никого, я скорую даже не вызвал. Приколись?

Я не знала, что ему сказать.

— Но зачем?

— А низачем. Неудачный выдался день. Просто так, потому что я разозлился, — пожал плечами Толик. Все это вовсе не вязалось с ним нынешним, с человеком, который обмывает и кормит с ложки ненужных никому стариков.