Ни кола ни двора

Потом Толик долго катал Леху по относительно прямой дороге, так быстро, что Леха радостно верещал, а потом, когда коляска замедлялась и останавливалась, громко требовал продолжения.

Когда Толик устал и задышал совсем уж тяжело, я сказала:

— Все, наигрались и будет. Пошли ужинать.

Мы с еще большим трудом подняли Леху обратно, я опять страховала его, но Леха разошелся не на шутку и даже попинывал меня, довольно больно.

— Пятьдесят лет, — сказала я. — Ума нет.

Толик засмеялся.

А Фима в квартире, ужасно и приятно пахнущей рыбой и жареной картошкой, все слушала песню про земляничные поля, которые навсегда.

Она открыла нам дверь, покачивая головой, с радостной улыбкой на лице, которая обнажила отсутствие большей половины зубов.

Толик расшнуровал Лехины кроссовки, снял их с него, сгрузил Леху на кровать, а я помогла Фиме расставить серые от времени тарелки в тонких черных трещинках.

— Рита, бл…

Он прокашлялся.

— Короче, мы опаздываем, шевелись давай!

Секунда, и он в прихожей, влезает в свои бело-зеленые кроссовки.

Так мы и не поели, что хорошо, потому что от запаха рыбы меня снова начало тошнить.

Напоследок Фима поцеловала меня в лоб и пожелала мне счастья.

Уже у подъезда я обнаружила в кармане последнюю вафельку.

Отдала ее вечно голодному Толику.

Глава 5. Какие люди достойны счастья?

— Толик, — сказала я. — Вы — социальный работник.

Он засмеялся, хлопнул меня по плечу.

— Ну-ну. У меня и опыт есть, ваще-то. Я когда в Москве ныкался поначалу бомжевал беспонтово, у людей то-се отжимал, ну, я рассказывал, да? Жил тупо на улице. Тут, короче, к зиме решать надо было. Нашел родственницу одну в Пущино, Подмосковье это, такой наукоград. А она от рака кончалась, ну, я о ней заботился в надежде, что потом квартирку, что ли, отпишет. Сдохла, короче, я ни при чем, до последнего дня, как обещал, честно. Ну и заявилась внучка ее, которую бабуся (бабки моей сестра двоюродная) годков двадцать не видела. Сука эта давай права качать, типа вас тут не стояло. Ну, я разозлился, кинулся на нее, душить стал, все такое. В итоге, не додушил, остыл, она вырубилась только. Ну, отпинал ее и свалил в ночь, опять же. А опыт остался. Ухода за больными, я в виду имею.

— А, — сказала я. — Понятно.

Легкость, с которой Толик говорил обо всех этих чудовищных вещах меня поражала. Просто жизнь, какая есть, точно так же он мог рассказать мне о том, как в кино ходил, когда ему было четырнадцать — с той же интонацией, с той же воздушной пустотой ушедшего.

Мне стало неловко и жалко его, как Леху, разве что Толик был инвалидом совсем другого толка.

— Но все-таки разве Фима не заслужила помощи? — спросила я. — Разве не из-за этого вы?

— Не, — сказал он. — Мне пох это, хорошие ли они люди, какие выборы в жизни делали. Это все дело десятое. Просто, ну, сошлись с ней, поболтали. Это ща к ней сердце легло, а изначально судьба была такая. Поняла? Запускаешь руку и вслепую вытаскиваешь че-то там. Фишку с номером.

— Ладно, — сказала я, ощущая, что вообще ничего не понимаю. — А куда мы идем теперь?

Я изрядно вспотела после спуска и поднятия Лехи, блестки, которыми было облеплено все мое тело, видимо, вызвали ужасный зуд. Я старалась чесаться как можно менее заметно, мне не хотелось, чтобы Толик увидел меня такой нелепой.

Когда он смотрел на меня, приходилось мучиться и терпеть зуд.

— В аптеку, — сказал он. — Бабе одной лекарства должны были привезти.

Между лопатками чесалось ужасно, но я старалась делать вид, что ничего не происходит.

— Че ты?

— Что вы имеете в виду?

И неожиданно Толик меня почесал, от лопаток до затылка, быстро и немножко болезненно, так что зуд отступил. За его пальцами вслед поднялись мурашки. Я чувствовала себя, не знаю, как объяснить, взлетной полосой, но для чего — не знала.

Мы завернули в аптеку. Крошечное это было помещение — сверху, снизу и с боков отделанное белой плиткой. Странное дело, но сама стойка с витриной занимала так мало места, так сильно сжалась и скукожилась, что, казалось, здесь могут продать максимум пластырь.

Вдоль стеклянной витрины, с той стороны, где теснились упаковки из-под средств от простуды, (я сомневалась в том, что все эти лекарства есть в наличии) по стеклу шли многочисленные трещины. Изнутри раненую витрину подклеили пластырем.

За стойкой скучала тетька, толстогубая, довольная жизнью блондинка с очень красивыми, чуть раскосыми, по-кошачьи, глазами. Провизорша читала газету, она слюнявила пальцы, отслаивала уголок и, проглядев своими удивительными глазами страницу, переворачивала ее без сожаления.

Толик подошел к ней.

— Ну че, Людка? — спросил он.

— А здрасте? — сказала Людка.

— Ну здрасте, — сказал Толик. — Так че?

Людка посмотрела на меня, потом на Толика.

— Она со мной.

— Ей годков-то сколько?

— Восемнадцать, — сказала я.

— Ну да, — хмыкнула Людка. — Вот ты мразь, Толясик.