Ни бог, ни царь и не герой

Тогда я решил сначала найти местных ссыльных. Два дня ходил по копям, мастерским, — безуспешно. Все говорили, что ссыльные есть лишь в Черемхове. Я ушел в этот пролетарский центр Восточной Сибири.

Вечером, к концу работы на шахтах и на небольшом металлургическом заводе Щелкунова, я сел у дороги, ведущей в город. Рассчитал я верно: сразу встретил ссыльных. И не просто ссыльных, а ребят-уральцев, боевиков: Петра Гузакова, Ивана Огурцова, Ивана Туманова, Петра Подоксенова, Ивана Огаркова.

Это было такое счастье! Пережить каторгу, ссылку, подполье и снова свидеться с друзьями!

Но оказалось, что не со всеми уральцами ладно: некоторые — Огарков, Подоксенов — вовсе отошли от партии и революционной работы. Огурцов, Петя Гузаков, Туманов порвали с ними и живут отдельно. Я примкнул к этой троице.

С Петей Гузаковым мы не виделись с того дня, как он еще с одним заключенным бежал из Уфимской тюрьмы.

Ребята рассказали мне, что в Черемхове существует большая эсеровская организация, есть и меньшевики и анархисты. Большевики только набирают силы.

С трудом устроился я на копи Маркевича молотобойцем в кузницу. Огляделся и снова пустил в ход испытанный метод расширения связей: вступил в хор и стал участвовать в любительских спектаклях. Это было хорошо еще тем, что создавало удобную для конспиративной работы репутацию, завоевывало симпатии окружающих.

К тому времени на всех копях — Забитуйских, Рассушинских, Маркевича, Щелкунова, Андреевских, Комаровских, Гришевских, Касьяновских — действовали небольшие группы большевиков. Работа партийной организации Черемхова была рассредоточена и законспирирована. Друг друга знали только руководители групп; каждый из них отвечал за свою группу. В руководящее ядро большевиков входили Трифонов, Маямсин, Атабеков, Софья Феофановна Попова.

Работать было очень трудно: за ссыльными пристально следили. И все-таки удавалось проводить летучие собрания, даже диспуты с меньшевиками, анархистами и особенно с эсерами, за которыми шли многие рабочие. Шла скрытая, подспудная борьба за влияние на шахтерские массы.

Через несколько месяцев товарищи сочли, что у меня положение наиболее надежное, и сделали сборщиком членских взносов; в моем ведении оказались партийные билеты и печать. Кроме этого, в мои обязанности входило поддержание контакта с Софьей Феофановной Поповой — она была вполне легальна и преподавала в коммерческом училище. В ее руках находилась непосредственная связь с губернским большевистским комитетом в Иркутске.

— Спевки-то ваши происходят в коммерческом училище, — сказали мне. — И Попова в них участвует. Поэтому ты всегда можешь с нею увидеться, не вызывая никаких подозрений.

…Этот февральский день я запомнил навсегда буквально по часам.

Утром ко мне зашел регент нашего хора.

— Сегодня в двенадцать часов спевка, — сказал он, поздоровавшись. — Я уже предупредил инженера, тебя отпустят.

Хористов всегда освобождали от работы во время репетиции. Заведующий кузницей инженер Жуковский был заядлым «любителем» и режиссировал во всех спектаклях.

Когда я вышел из дому, мне бросилось в глаза какое-то необычное оживление на улицах. Разъезжало много конных полицейских.

В цехе я спросил:

— Что стряслось в городе? Почему так много гостей наехало?

Рабочие, жившие поближе к железной дороге, видели, как более десятка вагонов со стражниками ночью прибыли из Иркутска.

— Боятся, как бы кто Черемховские копи не украл! — озорно расхохотался один из кузнецов.

Шептались, будто где-то по линии железнодорожники забастовали. Но толком никто ничего не знал.

Так ничего не разузнав, я и явился на спевку. Меня встретила взволнованная Софья Феофановна.

— Петрусь, я получила из Иркутска сообщение, якобы в Москве восстание. Но это неточно. Телеграф и телефон везде заняты жандармами. У меня есть надежный телеграфист на нашей железнодорожной станции, но из комнаты сейчас никого из них не выпускают. Значит, дело серьезное. Боятся, чтобы не разболтали. Пока идет спевка, я попробую выяснить, что случилось.

Репетиция не ладилась, регент в десятый раз заставлял нас повторять какую-то музыкальную фразу. Вдруг в зал влетела, — я не могу подобрать иного слова — именно влетела Софья Феофановна. Уже по одному этому мы поняли, что произошло нечто неслыханное.

— Товарищи… Товарищи… — Попова задыхалась, на глазах ее сверкали слезы, руки были стиснуты в кулаки. — Товарищи! Восставший народ в Петрограде сверг царя!..

В мгновение ока не стало солидного, чинного хора — все бросились к Софье Феофановне, окружили, что-то кричали, подняли ее на руки… Один я стоял как вкопанный. Мой мозг не в силах был сразу охватить всю громадность этого события. Царь свергнут?! Рухнул вековой деспотизм?! Свершилось то, за что отдали жизни тысячи и тысячи лучших сынов России?! Нет больше России-клетки, России-тюрьмы.

И я, каторжник, беглый ссыльный, преследуемый полицией большевик-подпольщик, я с этого мига свободен как птица?!

Ну, конечно, свободен!