Ни бог, ни царь и не герой

— Да я уж вижу, что ты парень тертый, — в его словах проскользнул даже какой-то оттенок зависти. — Ну, ступай отсюда. Когда надо будет, мы тужурку и фуражку здесь повесим…

Держись, Петрусь!

Все уселись за стол, словно старые и добрые приятели. Начался торжественный обед.

— Э, ребята, одного стакана не хватает, — спохватился Сережа.

— Ничего, — по-хозяйски возразил старшой жандарм. — Мы Соколову после нальем, все одно он сивухи не употребляет.

— Да уж, — подхватили студенты, — здорово его папа с мамой вышколили! Верно, весь чупрын повыдирали!

Вижу, ребята нарочно начинают поднимать меня на смех. Правильный ход: смешной человек самый безопасный!

— Ну, ребята, — поднял свой стакан молодой жандарм, — выпьем за Сережу, за его здоровье, и чтобы ему больше не случалось так свой день рождения праздновать! — Он залпом осушил свой стакан, крякнул и закусил здоровенным куском ветчины.

Потом налил мне спотыкача.

— Я хоть и не пью, — сказал я, — но за ваш день рождения не могу не выпить. Уж извиняйте меня, выпью, сколько сумею…

Новый взрыв веселья:

— Ладно, давай пей, сколько осилишь! Жаль, молочка тебе не купили. Послушай, а ты, к слову, не баптист?

Снова хохот.

— И какой леший затащил тебя в Либаву? — пожал плечами усатый жандарм. — Только по дурости ты попал в такую передрягу.

Снова смех, веселые разговоры, анекдоты. Выпили по второму стакану, по третьему…

Жандармы наши, смотрю, уже раскраснелись, глазки стали маслеными, движения размашистыми. Старшой попытался произнести грозную речь, но кончил тем, что схватил бутылку, налил себе полный стакан коньяку и, сказав:

— За счастливую жизнь! — опрокинул его в рот.

Становилось все шумнее и шумнее. Я сделал вид, что охмелел, и полез на свою боковую полку. Снова поднялся смех:

— Кто пил, а у кого головка разболелась. Бедный, бедный!..

Я сдерживал нервную дрожь: решительный момент приближался. «Веселитесь, издевайтесь, господа жандармы! Жаль, что мне не удастся посмотреть, так ли радостно вы будете настроены через несколько часов…»

А студенты продолжали накачивать охрану. Пили и «за четыре угла, без которых дом не строится», и «за пять пальцев, без них кулака нету», и по шестой, потому что «полудюжинами на Руси исстари счет ведется», и «за седьмой день недели, который бог сотворил воскресеньем»…

Скорей бы, скорей станция!..

Вижу, студенты часто отлучаются в уборную. То Сережа, то бритый, то атлет. И вот замечаю, что бритый, отлучившись очередной раз, возвращается без тужурки. Ну, значит, последняя минута совсем близка. Скорей, скорей!..

Вот студенты начали шуметь:

— Пить охота, в глотке пересохло! Чаю бы!..

— Нич-чего… — утешил усатый жандарм. — Будет вам и чаю, будет и свисток, — вдруг продекламировал он. — Скоро большая станция — Новый Иерусалим. Там и сходим за кипяточком…

Поезд начал сбавлять ход. Колеса гремят на стрелках… За окном проплывают станционные здания… Лязг буферов, визг тормозных башмаков. Новый Иерусалим! «Ну, Петрусь, сейчас — или!..»

— Кто пойдет за кипятком? — вопросил, не поднимая головы со столика, старшой жандарм.

— Всех трезвей Соколов, — кивнул на меня атлет. — Ему и идти в наказание — надо было пить больше!

— Да он привык, — подхватил бородатый. — Заправским водоносом заделался…

— Пойдем, Соколов, — усатый жандарм непослушными пальцами пытался застегнуть распущенный ремень. — Сейчас мы с тобой… — Но ремень никак не желал застегиваться. — А, ч-черт!..

— А чего тебе ходить, служба? — вмешивается Сережа. — Пустите его одного.

— Одного? — задумывается жандарм.

— Ну да! Куда он денется?! Он без памяти рад, что вы его бесплатно до маменьки довезете.

— Пускай идет один. Я никогда… никогда не смотрел… Он сам за кипятком и в буфет ходил. Д-дуй, Соколов, только побыстрее.

— Ладно, схожу. А поезд не уйдет без меня?

— Не уйдет, не уйдет, — успокоил меня атлет. — Постой, чайник в уборной сполосни!..

В уборной я быстро надел студенческую тужурку, схватил под мышку фуражку и выскочил на платформу.

Между нашим составом и вокзалом, на первом пути, стоял еще один пассажирский поезд. На вагонах трафареты: «Рига — Москва». Да это тот самый курьерский! Его паровоз тяжко отдувался, дыша все чаще и чаще. Ударил колокол. Паровоз откликнулся свистком. Сейчас пойдет!

Я подбежал к хвосту курьерского, вскочил на буфера и спрятался в «гармошке», защищающей переход из одного вагона в другой. Паровоз мягко взял с места, и поезд тронулся…

Все быстрее и быстрее колесный перестук. И в такт с колесами билось радостью мое сердце: «Сво-бо-да! Сво-бо-да! Сво-бо-да!..»

ВОЙНА

В девять часов утра курьерский подкатил к платформе Виндавского вокзала. Как хорошо, что «Маркс» снабдил меня явкой в первопрестольную! С радостью, почти с наслаждением окунулся я в огромный, шумящий, пыльный людской улей — насколько легче нелегалу затеряться в огромном городе!

Я быстро нашел подпольщика Гришу Осипова, служившего приказчиком в магазине на одной из Тверских-Ямских улиц. Он устроил меня на конспиративную квартиру к большевику-портному.