Незримая жизнь Адди Ларю

– Я бог обещаний, Аделин, – кривится Люк. – В войнах их сложно сдержать. – Он подает ей стакан, но Адди не берет его. Тогда Люк сам ей салютует: – За долгую жизнь!

Не в силах удержаться, Адди озадаченно качает головой.

– Не понимаю. Порой тебе нравится заставлять меня страдать, понуждая сдаться. Но иногда кажется, что ты пытаешься облегчить мне жизнь. Выбрал бы уж что-то одно.

По лицу Люка скользит тень.

– Уж поверь, дорогая, от страданий ты не избавишься.

Адди пронзает легкая дрожь, когда он подносит бокал к губам.

– Просто я хочу сломить тебя сам.

Адди оглядывается на усаженный деревьями двор, освещенный фонарями. На красной черепице крыш сияет лунный свет.

– Что ж, придется тебе как следует постараться… – Но, снова посмотрев на каменную скамью, она замолкает. – Вот черт! – бормочет Адди, глядя на пустой двор.

Потому что Люк, разумеется, уже исчез.

VI

6 апреля 2014

Нью-Йорк

– И что, он просто бросил тебя там? – ужасается Генри.

Адди крутит в пальцах ломтик картошки фри.

– Мог бросить и в каком-нибудь месте похуже.

Они сидят за высоким столом в так называемом пабе – то есть баре, который зовется пабом за пределами Британии, – и делят на двоих порцию рыбы с картошкой и пинту теплого пива.

Мимо проходит официант и улыбается Генри.

Две девушки направляются в уборную. Оказавшись рядом с Генри и попав в поле его притяжения, они таращатся на него, замедляют шаг, а потом идут дальше.

Из-за соседнего столика доносится бурный разговор: быстро и отрывисто говорят по-немецки. Адди улыбается.

– Что такое? – спрашивает Генри.

Она наклоняется ближе.

– Вон та пара… – Адди кивает в направлении соседнего столика, – ссорится. Кажется, парень переспал со своей секретаршей. И с ассистенткой, и с инструктором по пилатесу. Его подружка знала о первых двух, а о третьей нет. Она жутко злится: они ходят на пилатес в одну студию.

Генри изумленно смотрит на нее:

– Сколько языков ты выучила?

– Много, – отвечает Адди, но Генри желает знать точную цифру, поэтому она начинает загибать пальцы: – Французский, конечно же, и английский. Немецкий, итальянский, испанский, чешский, немного говорю на португальском, хотя не идеально.

– Из тебя бы вышла отличная шпионка!

Адди приподнимает бровь.

– А кто сказал, что я ею не была? – Тарелки опустели. Адди оглядывается и видит, что официант ушел на кухню. – Пойдем, – бормочет она, хватая Генри за руку.

– Но мы еще не заплатили, – хмурится тот.

– Знаю! – кивает Адди, спрыгивая со стула. – Но если мы уйдем сейчас, он решит, что просто забыл убрать приборы, а нас и не вспомнит.

Жизнь у Адди очень нелегка. Она так долго жила без корней, что не представляет, как их отрастить. Так привыкла терять вещи, что не знает, как их удержать.

Как обживаться в мире размером с тебя саму?

– Нет, это тебя он забудет. А меня будет помнить. Я-то не невидимка, Адди. Можно сказать, полная противоположность.

Невидимка. Слово больно царапает.

– Я тоже не невидимка! – протестует она.

– Ты меня прекрасно поняла. Нельзя просто взять и уйти. Если б я и мог, – объясняет Генри, доставая бумажник, – это все равно неправильно.

Ади больно, будто ее ударили. Она мысленно возвращается в Париж, когда порой не могла разогнуться от голода. Адди снова в особняке маркиза, ужинает в ворованном платье, а Люк внушает ей, что кто-то обязательно заплатит за все, что она украла, и у нее сводит живот.

Лицо Адди горит от стыда.

– Прекрасно! – говорит она, вытаскивая из кармана смятые двадцатки. Две из них она бросает на стол и смотрит на Генри: – Так лучше?

Тот только мрачнеет.

– Где ты взяла деньги?

О том, как она посетила дизайнерский бутик, а после зашла в ломбард, передав вещи из одних рук в другие, ей рассказывать не хочется. Все, что у нее есть, – все, кроме Генри, – украдено. Как это объяснить? В каком-то смысле и Генри она тоже украла. Ей не хочется видеть на его лице осуждение, не хочется думать о том, что она это заслужила.

– А это важно?

– Вообще-то, да, – настолько убежденно отвечает Генри, что Адди вспыхивает.

– Думаешь, мне нравится такая жизнь? – сквозь зубы бормочет она. – Ни работы, ни связей, ни возможности кого-то или что-то удержать. Думаешь, мне нравится одиночество?

Вид у Генри становится расстроенным.

– Ты не одинока, у тебя есть я.

– Знаю, но тебе не нужно делать все – быть за меня всем.

– Я не против.

– Но я против! – огрызается Адди, потрясенная собственным гневом. – Я человек, а не домашнее животное, Генри, мне не нужно, чтобы ты смотрел на меня свысока или нянчился со мной. Я делаю, что должна. Это не всегда приятно или справедливо, но только так я могу выжить. Жаль, что ты этого не одобряешь. Но уж такая я! Только так я и справляюсь.

– Со мной такое не прокатит, Адди, – качает головой Генри.

Она отшатывается, словно он ее ударил. Внезапно в пабе становится слишком шумно, слишком людно. Невыносимо здесь находиться, даже на месте стоять невозможно, потому Адди разворачивается и вылетает вон.

На нее обрушивается холод улицы, и ей сразу становится дурно.