Незримая жизнь Адди Ларю

Повстанцы приближаются. Адди выхватывает саблю и рычит:

– Назад!

И вдруг, к ее удивлению, мужчины замирают на ходу. Тень падает на их лица, и те становятся безжизненными. Руки выпускают оружие, головы клонятся к плечам, и в ночи воцаряется тишина. Слышен лишь треск горящих ящиков и беззаботный голос за спиной Адди:

– Люди совершенно не умеют жить мирно.

Так и не опустив клинок, она поворачивается. Черным силуэтом на фоне пламени возвышается Люк.

От сабли он не отшатывается, а протягивает к ней руку и с изяществом любовника, ласкающего кожу возлюбленной, гладит сталь. Словно музыкант настраивает инструмент. Кажется, лезвие сейчас запоет под его пальцами.

– Моя Аделин, – говорит мрак, – умеешь ты найти на свою голову неприятности. – Он переводит живой взгляд зеленых глаз на застывших в неподвижности мятежников. – Повезло тебе, я оказался поблизости.

– Ты же сама ночь, – передразнивает она, – ты и должен быть повсюду.

На лице Люка мелькает улыбка.

– Какая у тебя хорошая память. – Он сжимает клинок, и металл начинает разъедать ржавчина. – Наверное, это так утомительно.

– Вовсе нет, – сухо возражает Адди. – Это дар. Столько всего, чему можно научиться! У меня много времени…

Отголосок залпа не дает ей договорить. Пушка отвечает тяжелым громовым раскатом. Люк кривится в отвращении, Адди его недовольство забавляет.

Снова ухают орудия, и Люк берет ее за руку.

– Идем отсюда, я даже собственных мыслей не слышу, – говорит он.

Быстро развернувшись на каблуках, Люк тянет ее за собой, но не вперед, а куда-то в сторону, в глубокую тень ближайшей стены. Адди вздрагивает, ожидая удара о камень, но тот поддается, и мир расступается. Адди не успевает набрать в грудь воздуха, как Париж исчезает. Впрочем, и Люк тоже.

Она погружается в абсолютную тьму.

Эта тьма не застывшая как смерть, не такая безжизненная и тихая. Слепая черная пустота жестока. Адди бьют птичьи крылья, ветер раздувает волосы. Звучат тысячи шепчущих голосов. Это ужас и падение, дикое животное чувство. Но едва у нее возникает мысль закричать, темнота вновь рассеивается, вокруг опять ночь, и Люк стоит рядом.

Адди шатается, упираясь в дверной проем. Ей дурно, в душе сосущая пустота и растерянность.

– Что это было? – спрашивает она, но Люк безмолвствует.

Он стоит чуть поодаль в нескольких футах, облокотившись на перила моста, и смотрит на реку.

Но это не Сена.

Никаких горящих баррикад и пушечного огня. Нет мятежников, которые поджидают ее с оружием в руках. Только чужая река под незнакомым мостом, вдоль берегов выстроились неизвестные здания, чьи крыши покрыты красной черепицей.

– Так-то лучше! – провозглашает Люк, поправляя манжеты.

Каким-то неведомым образом он успел сменить одежду. Воротник стал выше, покрой и отделка – более свободными, но на Адди все тот же сюртук не по размеру, который она подобрала на парижской улице.

Мимо, взявшись под руки, проходит пара. Из разговора Адди улавливает только непривычные интонации чужеземной речи.

– Где мы? – настойчиво спрашивает она.

Люк бросает взгляд через плечо и выдает такой же хаотичный набор слов, а затем повторяет по-французски.

– Во Флоренции.

Флоренция… Адди слышала о ней раньше, но толком ничего не знает, кроме того, что та не во Франции, а в Тоскане.

– Как ты это провернул? Ты что… Ах, забудь, пустое. Просто верни меня обратно.

Люк изумленно приподнимает бровь.

– Для человека, у которого нет ничего, кроме времени, ты вечно куда-то спешишь, Аделин. – С этими словами он поворачивается и уходит, и Адди остается лишь следовать за ним.

Она рассматривает новый необычный город. Повсюду причудливые формы и острые углы, купола и шпили, белокаменные стены и красная черепица на крышах. Краски Флоренции – из другой палитры, музыка – иной гармонии. От красоты замирает сердце, и на лице Люка расцветает улыбка, словно он чувствует, как наслаждается Адди.

– Неужели ты бы предпочла горящие улицы Парижа?

– Я полагала, ты любишь войну.

– Это не война, – резко бросает он, – всего лишь мелкие перестрелки.

Адди идет за ним в открытый дворик, уставленный каменными скамьями. Воздух напоен ароматом летних цветов. Люк шагает впереди, изображая джентльмена, который вышел на вечерний променад. Увидев прохожего с бутылкой вина под мышкой, он замедляет шаг. Манит к себе, и гуляка, точно пес, приближается к нему. Люк заговаривает с ним на том, другом языке – должно быть, флорентийском диалекте. Пусть Адди не знает слов, она слышит, каким манящим стал голос Люка, узнает прозрачный блеск, которым начинает мерцать воздух. Знаком ей и затуманенный взгляд итальянца. С безмятежной улыбкой тот протягивает вино Люку и рассеянно бредет прочь.

Люк опускается на скамейку и из ниоткуда достает два стакана. Адди не садится. Она стоит и наблюдает, как мрак откупоривает бутылку и наливает вино.

– С чего ты взяла, что я люблю войну?

Впервые он задает ей честный вопрос, не старается подловить, что-то потребовать или принудить.

– Разве ты не бог хаоса?