Незримая жизнь Адди Ларю

На эскалаторе они спускаются на нижний уровень. Взявшись за руки, лавируют в спокойном море вечерних путешественников по направлению к шумному ресторану, но, не доходя до него, Генри останавливается под перекрестьем арок, откуда коридоры ведут в разных направлениях. Он заводит ее в угол с колоннами, где арки расходятся в стороны, и поворачивает Адди лицом к вымощенной плиткой стене.

– Стой здесь, – велит он и уходит.

– А ты куда? – кричит вслед Адди, почти готовая бежать за ним.

Но Генри возвращается и разворачивает ее обратно.

– Стой здесь, вот так, и слушай.

Адди прижимается ухом к плитке, но не слышит ничего, кроме шума и грохота шагов вечерней толпы. Она оглядывается через плечо:

– Генри, я не…

Но Генри уже нет рядом, он отбегает на тридцать футов к противоположной стороне арки. Смотрит оттуда на Адди и встает лицом в угол, как ребенок, играющий в прятки и считающий до десяти.

Все это кажется Адди глупым, но она прижимается к плитке, прислушивается и ждет.

И вдруг – как такое возможно? – слышит его голос:

– Адди.

Адди вздрагивает. Голос негромкий, но слышно ясно, будто Генри стоит прямо рядом с ней.

– Как ты это делаешь? – спрашивает она в изгиб арки.

И когда Генри отзывается, ей кажется, что он улыбается.

– Это феномен. Когда пространство изгибается определенным образом, звук идет по изгибу арки. Называется «акустический свод».

Адди поражена, она живет три сотни лет, и все же в мире есть для нее что-то новое.

– Поговори со мной, – слышится голос из плитки.

– Что сказать? – шепчет она стене.

– Ну, – негромко отвечает Генри прямо ей в ухо, – расскажи какую-нибудь историю.

V

29 июля 1789

Париж

Город охвачен огнем. На улицах пахнет порохом и дымом, и хотя Париж всегда был беспокойным, последние пару недель шум не смолкает ни на миг. Палят мушкеты, грохочут пушки, выкрикивают приказы военные, из уст в уста передается:

Vive la France! Vive la France! Vive la France![30]

Две недели назад взяли Бастилию, и с тех пор город, похоже, разрывается на две части. Однако жизнь продолжается: Париж должен выжить, а его жителям предстоит преодолеть ежедневные невзгоды.

Адди решила уйти ночью.

Она плутает по темным закоулкам с саблей на боку и низко надвинутой на лоб треуголкой. Одежду она стащила с какого-то бедолаги, которого застрелили на улице. Ткань порвана, на животе – темное пятно, спрятанное под жилетом, что она сняла с другого трупа. Нищим ли выбирать? К тому же женщине путешествовать в одиночку слишком опасно. Еще хуже ныне выдавать себя за дворянина, лучше смешаться с толпой.

По городу прокатилась волна – победоносная и хмельная. Со временем Адди научится чуять перемены по запаху, различать силу и насилие. Но энергия только что родившегося восстания пока удивительна и непонятна.

Что же до самого города – из-за повсеместного нагромождения баррикад широкие улицы Парижа превратились в лабиринт. Любой путь ведет в тупик. Неудивительно, что, завернув в очередной раз за угол, Адди упирается в горящую груду ящиков и мусора.

Грязно выругавшись себе под нос, она уже хотела было повернуть обратно, но позади раздаются шаги, и пуля вдруг продырявливает баррикаду над ее головой.

Адди поворачивается: путь к отступлению ей преграждает десяток повстанцев, одетых в разношерстное тряпье. Тускло поблескивают сабли и мушкеты.

В глубине души Адди радуется, что сняла свой наряд с простолюдина.

Откашлявшись, она кричит, стараясь, чтобы голос звучал как можно грубее:

– Да здравствует Франция!

Мятежники издают одобрительные возгласы, но, к ее огорчению, не отступают, а подходят все ближе, держа оружие наготове.

В свете пламени видны их стеклянные от вина и бешеной энергии ночи глаза.

– Что тебе здесь нужно? – сердито спрашивает один.

– Знать, это шпион, – влезает другой. – Солдатня любит прикинуться простолюдином. Обирают тела наших павших собратьев!

– Я не ищу неприятностей, – протестует Адди, – я просто заплутал. Отпустите меня, и я тотчас уйду.

– А потом вернешься с отрядом, – бормочет второй.

– Я не шпион и не солдат, – взывает Адди. – Просто хотел…

– Диверсию устроить, – подхватывает третий.

– Слямзить наши припасы, – встревает еще один.

Они больше не кричат – нет нужды.

Мятежники подошли достаточно близко, и Адди остается лишь отступать к горящей баррикаде. Если бы только проскользнуть мимо, убежать, скрыться с глаз – ее сразу забудут, но назад пути нет. Боковые улочки перекрыты, за спиной жарко полыхают ящики.

– Если ты не враг, докажи это!

– Опусти оружие.

– Снимай треуголку, посмотрим-ка на твою рожу.

Тяжело сглотнув, Адди сбрасывает шляпу, надеясь, что темнота поможет скрыть нежные черты лица. Но тут позади раздается треск горящих ящиков, и улицу озаряет вспышка пламени. И Адди понимает – теперь света достаточно, чтобы все разглядеть. Понимает по их лицам.

– Дайте пройти! – снова требует она, кладя руку на эфес сабли.

Адди умеет владеть оружием, но мужчин пятеро, а она одна. И если обнажить саблю, останется только прорываться. Она, разумеется, выживет, но это небольшое утешение в свете того, что сейчас может с ней произойти.