Невиновных нет

Когда я вернулся с чашкой кофе, он уже дымил сигаретой. Отхлебнув из чашки, Кнорре, не мигая, уставился на меня воспаленными глазами. Таким неприветливым, сказал бы злым, я его видел впервые. Мы как бы молча играли в детскую игру: кто кого переглядит, не мигнет. Не выдержал я, поскольку все это выбивалось из нормы — и то, что он вот так испытывающе глядел, и то, что в такое время, да еще пьяный, не спросив, удобно ли мне его принять, запросто, как по-русски, завалился.

— У тебя все в порядке? — спросил я.

— Скоро выясним.

— Леони вернулась? Как она?

— Вернулась. Нормально, — и тут он сказал: — Кстати о Леони. Она как-то спросила: «Слушай, этот русский, Перфильев, не „голубой“?»

— Забавно! — засмеялся я. — С чего бы такое впечатление?

— Взаимоотношения двух однополых людей сторонний человек оценивает точнее, нежели эти оба могут сами. Не находишь? — все так же мрачно спросил он.

— Возможно. Но в данном случае…

— Так вот она полагает, что ты меня обхаживаешь, — перебил он. — Но поскольку точно знаю, что я не гомосексуалист и почти уверен, что и ты предпочитаешь женщин, то…

— То что? — разговор делал какой-то странный изгиб, я насторожился.

— То наши отношения, если их проанализировать, а я попытался это сделать, похожи на игру, на некоторую охоту.

— Кто же за кем?

— Разумеется, ты за мной.

— Я?! Зачем?

— Вот мы и выясним.

— Ты для этого напился и приехал?

— Приехал для этого. Напился из-за того, что у меня неприятности.

— Итак? — спросил я.

— Не кажется ли тебе, что слишком ты услужлив?

— Возможно. Такой у меня характер.

— Оставь! Я не вчера вылез из чрева. Ни для кого не секрет, что ваши тут, на Западе, «Техноэкспорты», «Автоэкспорты» и прочие конторы — это маленькие филиалы большой московской конторы, — он прищурил глаз.

— И ты подозреваешь, что я?..

— Пока только предполагаю. А что здесь невозможного?

— Что еще тебя натолкнуло на эти предположения?

— Однажды ночью мы с Леони курили в постели. И она сказала: «Поосторожней с ним, Ив. Слишком он, как бы это тебе сказать… гладкий, без углов. Мужчины такими не бывают, если в этом нет корысти». И я, как очнувшись, начал перебирать в памяти все, до мелочи. А когда думаешь заданно, вдруг обнаруживаешь то, что ищешь. Хотя в ином случае, когда ты не запрограммирован, это выглядит пустяками.

— Что же ты обнаружил? Если допустить, что ты действительно прав, что же меня может интересовать на твоей фирме? Унитазы, бидэ, умывальники, облицовочная плитка?

— Я специально пригласил тебя осмотреть фирму. Все тебе в ней искренне понравилось, хотя глаза твои оставались спокойными. Они взблеснули, когда я подвел тебя к зарешеченной двери на четвертом этаже, где есть охрана. И потускнели, когда я тебя туда не пустил. Это во-первых. Во-вторых, когда я посетовал, что сроки поставки глины из Белояровска не соблюдаются, ты спросил: «А когда по контракту должна быть последняя поставка глины?» Откуда ты знал, что это — последняя? Я ведь только упомянул о несоблюдении сроков. Значит ты откуда-то получил эту информацию из России. Кого же ты запрашивал и зачем? Далее. У нас сложились с тобой добрые отношения. Но не настолько, чтобы ты так заботливо-бескорыстно, отвлекаясь от своих дел, суетился вокруг моих забот с глиной. Ведь это требует от тебя и каких-то усилий, расходов, у кого-то одалживаться, просить. Кого! Кто же при вашем-то бюрократизме смог так оперативно все сделать? Только после разговора с Леони, мне вспомнилась мелочь, увидевшаяся сейчас иначе. Помнишь наше знакомство у церкви? У тебя забарахлил двигатель. Оказалось всего лишь, что ты перекачал, забрызгал свечи. И это ты — человек, который не первый год водит машину, да еще инженер, не понял самого элементарного?!

— Все это довольно зыбко, согласись, — сказал я. — Но допустим, у Леони сверхчутье, и ты, поразмыслив, признал, что она права. Что дальше?

— Ты скоро уезжаешь. Насовсем. И слава Богу. От меня ты ничего не получил. Мы забудем друг друга.

Он умолк. Я ждал. Наступила долгая пауза. Затем я спросил:

— Это и есть твои неприятности, из-за которых ты напился?

Он махнул рукой с зажатой меж пальцев сигаретой, как бы отвергая мое предположение, и резко сказал:

— Я накануне банкротства. Нечем погасить большой кредит. Осталось два месяца. Это очень мало, чтоб я успел достать нужную сумму.

Что это было? Намек или искренняя исповедь?

— Чем это вызвано? — в моей голове младенчески зашевелилась мысль, постепенно взрослея. Последний шанс!

— Мои оптовики здесь и в Бельгии скуплены на корню немцами.

— С удовольствием дал бы тебе деньги, но — увы! Моя зарплата составляет наверное десятитысячную долю необходимой тебе суммы, — сказал я.

— Если не более.

— Но есть выход из положения, — решился я.

— Какой? — вяло спросил он, не веря, что я могу предложить что-либо существенное.

— Работы, которые ты ведешь в секретной лаборатории на четвертом этаже представляют интерес для другого государства? — прямо спросил я, чувствуя как возле селезенки нервно задергался мускул.

Кнорре не крикнул на меня, не осадил, не возмутился, не ухмыльнулся победно, а спокойно спросил вдруг: