Неудачник

Мне грустно и страшно. Кажется, будто в ее образе на последнее свидание приходила смерть. Чтобы одиночество перед завершением всего не казалось таким тяжелым, чтобы осталось что-то светлое. Потому что когда тебе по-настоящему плохо, кто-нибудь обязательно должен прийти на помощь.

Я лежу на кровати, смотрю в потолок, но, кажется сквозь него, в пространство воспоминаний. И чувствую, как все стирается. Точнее, становится одинаково блеклым, ничего не значащим. Последним стирается ее образ. Но перед внутренним взором еще долго ее улыбка. Последнее, что осталось.

Я закрываю глаза. И, пока окончательно не засыпаю, не могу отделаться от страшной мысли, что это конец…

Выстрел

Теперь я совершенно один. Даже яркий мир курортного городка, что еще недавно ласкал и дарил новые ощущения, окончательно исчезает. Заряжают дожди, море все чаще штормит. Хочется забраться под одеяло, и очнуться, когда тут снова будет солнце и радость. Но это вряд ли. Меня ждет долгая, холодная зима.

Рядом с рукой летает комар. Жужжит, отвлекает. Несколько раз садиться, даже успевает укусить. Я переключаю внимание, ищу. Вот он. Резко хватаю, пытаюсь поймать. Насекомое отлетает, но не отступается. Его ведет древний инстинкт. Не инстинкт даже — их, наверно, нет у комаров — древняя память. Чувство, что нужно искать кровь, пробить кожу человека хоботком, и пить, наполняться рубиновой сытостью. Продолжиться себя, продолжить этот мир через себя.

Комар подлетает к ноге. Я примериваюсь, резко шлепаю. Попал. Насекомое падает не диван. Я не убил — поранил, повредил крылья. Комар пытается взлететь. Не получается. Ползает по дивану, не оставляет попыток, но не может. Я смотрю на него, быстро опускаю руку. Крошечное тело сминается. Все — нет больше комара.

Так может не стать и меня. В одно мгновение. Независимо от стремлений, внутренней уверенности. Один неверный штрих судьбы — и конец. Или у судьбы не бывает неверных штрихов?

Меня качает депрессия. Тяжелое предчувствие тянет внутренние жилы души. Я словно на веревках над пропастью. Могу чувствовать могильный холод, животный страх бездны. И лишь беспомощно болтаюсь, не в силах что-то исправить. Веревки стягивают, лишая чувствительности. Еще один рывок — и все закончится.

Но остаюсь здесь, в пустом доме, в одиночестве. Сижу в кресле-качалке, миллиметр за миллиметром перебираю прошлое. И не нахожу нужных кусочков, фрагментов, что помогут воссоздать единую картину жизни. Все настолько неявно, что нет возможности выстроить цепочку. Или я окончательно перестал понимать прошедшее.

Так все и заканчивается, думаю меланхолично. Наверно, Наполеон испытывал те же чувства на острове Святой Елены. Прошлое осталось далеко, где-то на большой земле. А здесь — только обрывки былого, и терпкая, всепроникающая тоска. Все, Ватерлоо проиграно, пленение неизбежно. Остается последний раз вдохнуть полной грудью перед окончательным крахом.

До боли страшно не пережитое падение, не отголоски высоких ветров в памяти, а будущее — неизвестное, холодное и страшное. Может быть, так чувствуется его отсутствие, когда тело еще ходит, что-то делает, работает мозг, а дух уже не здесь. Это обреченная агония последних мгновений существования, что может растянуться на годы. А ты даже не подозреваешь, что мертв.

А может быть еще жив, но достаточно движения — и все рассыпается. Или, как минимум, становится неважным. Как солнечные очки в пасмурную погоду.

Я смотрю в окно на стену ближайшего дома. Пару ночей назад кто-то написал там четыре слова краской черного цвета. Бог смотрит на тебя. Я смотрю на надпись. Почерк неровный, плавающий. Но слова западают в сознание. Как раскаленные прутья жгут сердце. Бог смотрит на тебя! Смотрит на неудачника и убийцу, чье существование теряет последний смысл.

Я пью кофе. Очень вкусный. Крепкий и душистый. Я смотрю в окно, но внутренний взгляд убегает куда-то дальше. Кофе хорош, словно готовил шеф-повар ресторана. Таким может быть последний кофе, думаю я. А потом одеваюсь, выхожу на улицу.

Не знаю, почему меня тянет к морю, на покинутую набережную? Это один из серых осенних дней. Ночью был шторм, но к полудню море успокаивается. Волны ровными рядами накатывают на берег, ветер теребит мусор на опустевшем пляже. Все кажется покинутым и заброшенным. Можно без декораций снимать фильм про очередной апокалипсис. Так и вижу: горстка грязных, в обносках людей добирается до пляжа, садится, и грустно смотрит на море. Тут все заброшено, как и везде.

Мир кажется таким пустым, словно ты остался один. Можно часами ходит по опустевшим улицам, заглядывать в окна, где больше никто не живет. И не будет никого. Это тюрьма, огромная одиночная камера, независимо от того, есть ли кто-то рядом.

А ведь еще недавно он был радостен. Казалось, будто сполна выпив горькую чашу, можно, наконец, расслабиться, броситься в фонтан удовольствий. Но удовольствия надоедают, а потом исчезают. Остается только пустота. И ты в ней.

Иду по набережной. Не чувствую холода, не вижу прохожих. Смотрю на море. Как весело здесь было, как кипела жизнь, праздновали туристы…