Неудачник

— И все же, Захар Владленович, — возвращаюсь я к наболевшему. — То, что я совершил… Как дальше быть? Знаете, я часто думаю об этом. Не знаю, имею ли право жить?

— А имеют ли другие? Но ведь живут! Еще раз повторю, Вова, хватит себя жалеть. Это тупиковый путь. Нужно идти вперед хотя бы ради того, чтобы подняться выше, увидеть, к чему все это было. А потом к следующей вершине. Нужно учиться прощать и отпускать.

— Так ведь я убил его! Поздно прощать!

— Да, Сергея больше нет. Но зачем ты повсюду таскаешь его труп? Пора отпустить и идти дальше.

— Но…

— Пора ехать, — останавливает меня Нахвальский. — Поезд через сорок минут.

Садимся в машину.

— Хорошая, — говорит Нахвальский. — Недаром говорят, что с деньгами у людей появляется вкус.

— Это комплимент?

— Это приговор, — шутит Нахвальский.

Дорога до вокзала недалекая: поднимается в гору, потом опять спешит в долину. Я еду медленно — время еще есть. Нахвальский наслаждается поездкой, смотрит на светящийся огнями город внизу.

— Знаешь, Вова, — говорит неожиданно. — Этот мир красив. Реально красив — так, что слезятся глаза. Здесь нам дают шанс. И силы, чтобы его достать. А все остальное — мелочи…

Прощаемся на перроне. Нахвальский дружески хлопает по плечу, желает удачи. Я жму руку, на глаза почему-то наворачиваются слезы.

— Независимо от всего, а точнее, благодаря всему, все что ни происходит — правильно и нужно лично для тебя. Как бы трудно ни было это принять. Помни, Володя, и спокойно иди дальше. Бывай!

— Прощайте, Захар Владленович!

Нахвальский входит в вагон. Я иду к машине. Слышу, как поезд отходит, покидаю вокзал. Снова остаюсь один. Только не тягощусь одиночеством. Вокруг полно народу, весь город как на ладони — можешь знакомиться с кем хочешь. Да, людей из прошлого рядом нет, но есть настоящее, что по яркости может перечеркнуть то, что было. Рано или поздно. По крайней мере, когда станет прошлым.

Я полночи не могу уснуть. Смотрю телевизор, ворочаюсь в постели. Если выключить — дом становится совершенно пустым. Кажется, что все люди, которым испортил жизнь здесь, в комнате. И, стоит отключить дилера суррогатного мира, обступят, будут душить, душить, душить вечность.

Не могу находиться дома. Иду в ближайший клуб. Пью виски, смотрю на девушек. Под утро выбираю одну, веду в ближайшую гостиницу. Втридорога покупаю номер. Девушка пьяна, но мне и не хочется близости. Все проходит быстро, некогда даже спросить ее имя.

Позже девушка спит. Я лежу рядом, чуть обнимаю ее, глажу волосы. И пью виски. Очень хочется напиться. Но пью медленно. На улице светает, а я почти трезвый. Смотрю на девушку, и мне мерещится Кира. Закрываю глаза, считаю до десяти, снова открываю. Кира!

И тогда я начинаю говорить. Я говорю и говорю, пока во рту не становится сухо. Тогда пью залпом оставшееся, и снова говорю. О том, как живу без нее, о том, что совершил. И на душе становится легче. Я почти вернулся туда, во времена, когда мы были вместе. Я почти чувствую ее запах.

— Кира, я все еще люблю тебя…

Девушка открывает глаза, смотрит удивленно.

— Ты что-то говоришь?

Это не Кира.

— Уходи!

— Что?

— Уходи, говорю!

— Ладно, ладно!

Девушка быстро собирается, перед дверью оборачивается, говорит зло:

— Придурок!

Хлопает дверь. Но звук приглушенный. Я словно слышу его со дна глубокого колодца. Меня, как будто слоем ила, накрывает очередной кошмар.

Кризис

Лето подходит к концу, начинается осень. Но здесь этого не чувствуется. Погода все такая же замечательная, отдыхающих меньше не становится. Я продолжаю жить веселой жизнью. Только веселье все больше становится похоже на агонию.

Я веселюсь из последних сил. До того, что все происходящее начинает казаться грубо скроенным фарсом. Привычные когда-то движения души вызывают боль, реальность распадается на пласты. Становится полосами разрезанной радуги — просто цветные линии, показывающие еще одно событие в наготе неприглядных деталей. Мне тошно от клубов, кафе, пляжей. Я все чаще нахожусь в одиночестве. Не хочется новых девушек. Каждое столкновение характеров, картонных ценностей и призрачных проблем вызывает рвотные позывы. Надоедает играть в богатого баловня судьбы.

Это как песочные замки в детстве. Стараешься, пыхтишь, строишь. Кажется, что еще несколько башен, пару переходов — и будет шедевр. А потом смотришь отстраненно, и замечаешь, что вот здесь переборщил с водой, а вот там дунь — рассыплется. Берешь в руки совок, самозабвенно разрушаешь то, что упорно строил.

Так я становлюсь категоричным. Без разбега посылаю в далекое путешествие почти любого. Мне душно в социуме, мне противно смотреть телевизор. Преследует ощущение, что мы куклы в каком-т странном спектакле. Вроде бы нужно радоваться — наконец-то прозрел! Но не покидает ощущение, что в спектакле любое прозрение — лишь сюжетный ход. И от этого хочется выть и лезть на стенку. Прошлое, настоящее кажутся густым киселем, где постепенно вязнут любые свежие мысли. Все осточертело, но бежать уже некуда. Может быть, вернуться домой, посмотреть в глаза Илье? Только что увижу? Холодное спокойствие, хваткий взгляд игрока по крупному.