Нестор Махно

Оружия у них не оказалось. Остались втроем.

— Господин атаман, мы офицеры ставки Добрармии, — тихо представился тот, что гладко выбрит. — Прибыли для связи. С нами письмо. Неделю назад, как и договорено, вам посланы деньги в сумме полтора миллиона николаевских рублей. Извольте получить в елисаветградском кооперативе.

Слушая его, Махно покусывал губы: «Ах сволочь, Григорьев! Вдруг пронюхает об этой комедии. Что с моей сотней сделаешь? Убрать?» Он выхватил револьвер и несколько раз пальнул в офицеров. Колесник, Лютый, Троян мигом влетели в комнату.

— Обыщите. У них письмо, — велел Батько холодно. Казалось, ему неведомы ни страх, ни боль. В штанине одного из связников была зашита бумага. Трупы вынесли, сразу закопали. А Махно читал вслух:

Начальник штаба Главнокомандующего

Вооруженными силами Юга России

5июля 1919 г.

Многоуважаемый Николай Александрович!

В настоящую грозную минуту, когда боевое счастье, слава Богу, стало поворачиваться к нам лицом, предлагаем вам более энергичные совместные действия. Надлежит поспешить с повторным восстанием против войск Троцкого. Для этого вам следует соединиться с частями генерала Шкуро и действовать по внутренним операционным линиям, железнодорожным магистралям, закрывая красным пути отступления из Николаева и Одессы.

Желаю всего наилучшего!

И. Романовский.

На выстрелы уже собрались все командиры.

— Что будем робыть? — спросил Махно.

— Арестовать гада Григорьева и зашморгнуть! — потребовал Федор Щусь.

— Они давно снюхались и ждут момент, чтоб нас угробить, — поддержал его Алексей Марченко. Каретник, как всегда, отмалчивался.

— Ты что, Семен?

— Может, их чека подсунула? — засомневался тот. — Она мастерица на подобные штучки. Чтоб мы переколошматили друг друга.

— Думка серьезная, — согласился Махно. — Да кто бы поперся на пулю? Ты бы пошел?

— Я? Не-е.

— Вот видишь. Это отпадает. Лев, что скажешь?

Начальник контрразведки Голик, плотный, лысоватый токарь из Гуляй-Поля, никогда не лез вперед. Слушал, тихо добывал ценные сведения. Организовал вокруг себя в основном женщин, так или иначе пострадавших от австрийцев, вартовых, белых и красных, и посылал их на самые рискованные задания. Кто заподозрит глупую, заеложенную бабу? Правой рукой у него была Феня Гаенко.

— Я кумекаю вот о чем, — начал он осторожно. — Копнуть всегда успеем. Нам не Григорьев — оружие и люди его нужны. А им подай жареные факты. Что это письмо? Скажут, сами вы и состряпали. Потому кончать атамана рано.

— Верно, — подвел итог Махно. — Нас лишь сотня. Если Григорьеву донесут о расстреле лазутчиков — капец! С этой минуты запрещаю какие-либо отлучки.

На том и порешили. Обедать уже никто не стал. Вышли на улицу.

— Батько, Батько! — к ним, спотыкаясь, бежал Василий Данилов. За ним никто не гнался. Что еще стряслось? Он подлетел к Махно и шепнул на ухо:

— В сундуке… Помните? Золото! Мы ж думали… патроны, открыли ломиком… и ахнули!

— Оглоблей надо было, костоправы! Пойдем, поглядим.

В сундуке навалом лежали кольца, серьги, слитки, ожерелья — ведра три.

— Откуда всё это? — не мог понять Нестор Иванович, небрежно перебирая драгоценности. Он был к ним равнодушен.

— Ог-го! Из Одессы-мамы! — с восторгом предположил Лев Зиньковский. — Туда вся знать слетелась, как моль на свечу.

Он взял сверкающее колье. Темные глаза его тоже заблестели.

— Положь на место, тезка! — предупредил Голик. — Это, наверно, Дыбенко из Крыма вывез, где во дворцах великие князья обитали, генералы, банкиры.

— Ему ж цены не соберешь, братцы! — Зиньковский не смел оторвать взгляд от колье. — Тут не просто миллионы. Это же искусство. Мировое! Раритет!

— Во-о, эшелон снарядов купим, — простодушно обрадовался артснабженец Данилов.

— У кого? — мрачно осведомился Щусь. Чужое богатство угнетало его.

— Да сам Деникин продаст! — ерепенился Василий. Он чувствовал себя именинником. Это же надо: такой клад унюхать и утянуть из-под носа комиссаров.

— Даст, а потом догонит и еще поддаст! — съязвил Алексей Марченко.

— Всё до единого положить в сундук, — велел Махно. — Ставь его на тачанку, Петя, и отвечаешь головой. А куда деть — решим. Василию же объявляю революционную благодарность!