Нестор Махно

— На станции чуть нагайкой не огрел, — напомнил Данилов. Все как-то странно заулыбались. У них были деньги: неразрезанные простыни керенок, засаленные николаевские, хрустящие советские, петлюровские, донские, даже какие-то пшеничные, и все они «ходили». Публика это ценила. Кто ни нагрянет, требует свои знаки, а махновцы признавали любые. Водились и золотые червонцы, взятые в банках или у толстосумов. Но такого богатства еще никто из повстанцев не только не держал в руках — не видел, и оно поразило их, некоторых — пришибло.

Махно сразу смекнул: если стоустая молва об этом кладе (кладбище, ох, похожее слово!) разнесется по округе, за ними, как волки, начнут охотиться все, кому не лень. Армию могут кинуть в погоню! А уж если, паче чаяния, Григорьев прознает… Батько усмехнулся горько. Чего он ждет, штабс-капитан? Давно бы мог подкараулить и стереть сотню в порошок. Блюдет честь, золотопогонник? Вряд ли. Уверен, что перетянет на свою сторону!

«Да что Григорьев? — призадумался Нестор Иванович. — У Левы Зиньковского вон как глазищи заблестели! Другие… Словно их подменили. Недалеко и до беды. Запросто могут озвереть. Не зря говорится: золото желтое, а сердце от него чернеет. И лес уже где-то рядом, тоже Черный. Надо же, какое совпадение. Или дьявольский намек? Ясно одно: возить с собой этот сундук — накликать лихо. Спрятать, и только! Но где?»

Батько не забыл свой принцип: тайна — верная собака авторитета. Но этот же баламут Васька прибежал, расшумелся. Попробуй теперь скрыть клад — пойдет молва: «Присвоил!» От красивых побрякушек вроде исходили злодейские токи, убивающие все святое, саму суть их борьбы. Нет, надо избавиться от проклятого соблазна. Бросить в омут, в говно, куда угодно! Миллионы? Сумасшедшим же сочтут!

С такими тяжелыми мыслями Махно ходил весь день, прикидывал и то, и это. Богатство всегда пригодится: оружие купить, коней, бумагу для газет, помочь нищим, наконец. Пригласил Семена Каретника.

— Куда затюрим сундук?

Тугодум покурил, покачался на стуле, уперев руки в колени.

— Налей чарку.

Выпил, понюхал огурчик.

— Оставим в Черном лесу, — сказал. — А где? Оно покажет.

— Как потом найдем? Там же сам черт ногу сломит.

— Выберем что-то приметное: курган-могилу или озеро по казацкому обычаю.

— Угу, — хмыкнул Махно.

Лес, как и всюду на юге, возник неожиданно. Лежала бескрайняя степь — и нет ее. Темные заросли подступали к дороге со всех сторон. Приветливые клены, ясени, ребристые грабы, великаны-дубы хранили приятную после солнцепека прохладу. В их сумеречной тени таилась, однако, совсем другая жизнь — подозрительная для степняков. Сотня ехала тихо, настороженно. Даже кони не пофыркивали. Махно подумал с тоской: «Вот тут нас и порешат. Лучшего случая для Григорьева не будет». Впереди заголубело.

— Что за вода? — поинтересовался Нестор у проводника, сивоусого и загорелого как головешка.

— Э-э, то знамэныта Вэлыка Высь. Нэ чулы?

— Нет.

— Жалко. Татарин гнався з арканом за жинкой чи чоловиком по Дыкому полю. Ось-ось догонэ. А як ты пэрэплыв Высь — считай свободный!

— Значит, и мы теперь вольные? — усмехнулся Махно.

— А як же.

— Ну, спасибо. Слухай, а дэ тут озэро?

— Якэ? Бэрэстуватэ?

— Оно самое.

— Далэченько. Зато яка красота!

— Проводишь туда нашего хлопца? За это я тебе дам доброго коня.

— Шо, даром? — не поверил усач.

— Нет, конечно. Поможешь отвезти сундук бабушке. Она там в селе…

— В Водяном?

— Ага.

— Добрэ. Одвэзэм. Кинь мэни край нужен!

Следуя за Григорьевым, что шел с большей частью их отряда, махновцы прибыли в Оситняжку. Там всё белело от тополиного пуха. Он лез в волосы, в рот, глаза. Отмахиваясь от него, расспросили об атамане. Оказалось, всего два часа назад он отправился в соседнее большое село Сентово. Теперь проводник уже не требовался, и Махно отпустил его вместе с Лютым на озеро Берестоватое.

— Место должен знать ты, и только, — тихо напутствовал он Петра.

— Понял, Батько.

— А як же кинь? — забеспокоился усач.

— Он тебе отдаст, — Махно указал на Лютого.

Тот возвратился на третий день, доложил:

— Озеро большое, почти болото. Вода, как лед, и по ней плавают зыбкие острова. Чудно? И я б не поверил, но сам по ним ходил. Жутко. Там и сундук оставил в густом кусте вербы. Никто, кроме нас двоих, не ведает и никогда не найдет.

— А проводник?

— Так вы же сказали, чтоб я один знал, и только.

Нестор некоторое время загадочно смотрел на поэта.

— Рыба там есть? — зачем-то спросил.

— Какая?

— Ну, серебристая, прыгучая, как звезды при галопе, — то ли с иронией, то ли с тоской уточнил Махно.

— Не, Батько, такой рыбы я там не заметил. А караси, возможно, жируют.