Нестор Махно

Вот что представляет собой Украина в большей своей части. Передвижение воинских частей по территории с реквизициями, лошадиной повинностью — все это раздражает селянина, и он часто-густо восстает против всех, создавая волостные республики, они сепарируют комитеты, советы, вождей-атаманов… Вместе с тем все крестьяне хотят ладу-порядку, хотят власти, а больше всего соли, мануфактуры, железа и кожи. Кто им эти вещи даст, тот и будет ими заправлять, того они и слушать будут.

С. Петлюра. Письмо Д. Антоновичу.

Махно с Григорьевым сидели под старинными, червлеными, возможно, еще казацких времен образами. Тихонько мерцала лампадка, пахло ладаном. Они остановились в селе Сентове в доме священника и теперь, после ужина, мирно беседовали.

— Хочу знать доподлинно, — говорил Николай Александрович, — чего вы, Батько, добиваетесь? Анархия — мать порядка. Это, знаете ли, брехня дворняжек. А как на самом деле? Независимости Украины жаждете? — он отпил церковного вина из махонькой рюмочки, не отрывая взгляд от собеседника.

— Да. Я сначала революционер, а потом анархист, — подтвердил Махно.

— Тэ-э-кс, есть одна точка опоры. Уже легче. Но этого и Петлюра желает! Он мне лично сказал: «Только единство и стремление к полной самостийности и свободе может быть нашим побратимом». Ловко, а? Я ведь давно с ним знаком. Еще с империалистической. Он, правда, пороху и не нюхал. Земгусар. Слыхали?

— Нет. Я в то время в Бутырках сидел.

— В Москве? Эко вас занесло! Из Гуляй-Поля потащили в белокаменную? За что же? Крепенько набедокурили?

— За этот же самый анархизм, — Нестору Ивановичу не хотелось распространяться о проделках «бедных хлеборобов».

— И много вам влепили?

— Двадцать лет каторги, — о виселице он тоже не стал упоминать. Зачем настораживать атамана, коль завтра решено его убрать?

— Выходит, вы совсем не служили? — с явным сожалением воскликнул Григорьев.

Ему стукнуло сорок годков, и лучшие из них пролетети в армии. Если характер Махно мяли, калили, ломали ^юрьма и революция, то его собеседник вырос и жил в казарме. Он не то что мог с закрытыми глазами разобрать и собрать пулемет. Эка невидаль! Штабс-капитан изобрел усовершенствование автоматического оружия, за что и получил тысячу золотых рублей. Он любовался военным строем, парадами, четким докладом адъютанта и был бы рад с самыми благими намерениями установить точно такой же строгий и ясный порядок во всей Украине. На худой конец стремился остаться старшим офицером при любой власти. А потому в глубине души Николай Александрович презирал гражданских лиц, и ему были забавны их игры в идеи, революции, демократии. «Всё это — обозная блажь!» — полагал он.

— Нет, не служил, — усмехаясь, Махно пригубил рюмочку. Он с иронией наблюдал, как прямо, даже гордо сидит этот офицеришка, какие у него аккуратные, ершистые усики, надменный взгляд в упор. Привык, небось, выхаживать по плацу, пугать солдат и «есть» глазами генералов. «Но мы не из таких, — упорно не отводил свой взгляд Нестор Иванович. — Мы и похлеще видывали в Кремле. Они тоже не служили, а всем заправляют».

— Да-а, жаль, — вздохнул Григорьев. — Вот Петлюра. Он обозник. Земгусары обслуживают хозчасть. Хвосты лошадям заносят, — он хохотнул. — А видишь, выбился во фронтовой комитет Центральной Рады, стал председателем, министром по военным делам, главным атаманом! Волна вынесла. Нас же… пока… притопила. В Черный лес загнала. Верно? И никуда нам друг от друга не деться.

— Что правда, то правда, — согласился Махно. Ему хотелось вступиться за Петлюру. Земгусар или кто он там, а выбрали же его, не другого, и, надо полагать, не за красивые глазки. Кроме того, он не изменял пока ни себе, ни другим. Так ведь? Нестор Иванович еще прикинул: «Зачем дразнить атамана?» и сказал иное: — Будем отдыхать. Уже и лампадка устала. Завтра решим всё!

— Ну, спокойной ночи.

— Взаимно, взаимно…

А еще по дороге в Сентово Батьку встретили Григорий Василевский, Захарий Клешня со своим командиром роты, отчаянным Сашкой Семинаристом, другие повстанцы и наперебой жаловались на Григорьева:

— Он жох, золотопогонник!

— В Плетеном Ташлыке, ей-богу, стояли шкуровцы. Атаман увидел их, засмеялся и… не напал!

— Помещику пулемет оставил.

— Та шо там, вин нашых розстрыляв!

— За что? — не поверил Махно.

— В поповском огороде вырвали две цыбулины.

— Ладно, хлопцы, ладно, — покусывал губы Нестор Иванович. — Мы ему припомним. Дайте только повод.

— Будет! — охотно пообещал Сашка Семинарист.