Нестор Летописец

Что касается обещания в статье 1051 года рассказать подробнее о жизни Феодосия как отсылки к находящимся далее годовым статьям, прежде всего к статье 1074 года, то такое толкование не является обязательным. Неизвестный автор другого древнерусского сочинения, написанного в XI или начале XII века, — «Сказания о Борисе и Глебе» — тоже обещает подробнее поведать в другом месте («Прочая же его добродѣтели инде съкажемъ, нынѣ же нѣсть время», то есть «О прочих его добродетелях в другом месте поведаем, ныне же не время»[433]) об их отце крестителе Руси Владимире Святославиче. Но такого произведения не существует и, похоже, никогда не существовало[434]. Принадлежность статей 1051, 1074 и 1091 годов перу одного летописца весьма вероятна, хотя и небесспорна[435]. Но считать, будто этому же книжнику принадлежат и более поздние статьи с автобиографическими репликами, нет достаточных оснований. Также нет доказательств, что этому же книжнику принадлежит часть статьи 1074 года с рассказами о печерских иноках, которую Поликарп определенно приписывал Нестору.

Тем более сомнительна гипотеза В. Н. Русинова, считающего, что все высказывания от первого лица и автобиографические рассказы с 1051-го по 1117 год в «Повести временных лет» по спискам обеих групп (лаврентьевской и ипатьевской) принадлежат одному книжнику[436]. (Исследователь считает им Василия, автора Повести об ослеплении Василька Теребовльского.) Основанием для такого смелого предположения является редкость автобиографических известий в древнерусском летописании, использование в сообщениях от первого лица очень нечастого в древнерусской книжности счета по индиктам — пятнадцатилетним отрезкам времени, а также употребление одних и тех же выражений, словосочетаний[437]. Но эта гипотеза вызывает серьезные возражения. Во-первых, как справедливо отметил А. А. Гиппиус, остается неясным, является ли этот книжник автором всех или большинства остальных записей на этом временнóм отрезке «Повести временных лет». Если да, то получается, что «Повесть временных лет» — труд одного книжника, а это не согласуется с выводами ученых, сделанными на протяжении многих десятилетий. Во-вторых (это тоже аргумент А. А. Гиппиуса), как уже было сказано выше, повторение одних и тех же выражений может быть не признаком авторского стиля, а результатом подражания позднейшего или позднейших летописцев предшественнику, первым заявившему о себе на страницах летописи. Для средневековой словесности, отличающейся традиционализмом, такая подражательность естественна[438]. Что же касается индиктов, то В. Н. Русинов приписывает Василию автобиографическое известие в статье 1051 года. А указания индикта в ней, что признаёт сам ученый, нет. А главное — летописцы, оставившие на страницах «Повести временных лет» реплики от первого лица, были печерянами{97}. Автор же Повести об ослеплении Василька Теребовльского, видимо, был духовником князя[439]: он неотлучно находился при изувеченном; исполнял дипломатическое поручение, посетив одного из ослепителей — Давыда Игоревича в его городе и передав его предложения о мире Васильку; следил за судьбой теребовльского князя (упомянул, что рана от ножа видна на лице слепца и ныне, то есть и во время составления Повести). Конечно, монах Печерской обители мог, получив благословение игумена, покинуть ее и стать духовным отцом правителя, обитавшего далеко на юго-западе Руси и бывавшего в Киеве лишь наездами. Но едва ли он мог одновременно быть духовником теребовльского князя и вести летопись в Печерском монастыре[440] или даже посещать северный город Ладогу, о чем сообщает летописец под 1114 годом в «Повести временных лет». (Это известие есть только в списках ипатьевской группы.) Такая пестрая биография подходит герою авантюрного романа, а не священнику — духовному отцу.