Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

Наиболее часто в НП встречается прием гибридизации противоположных или явно неблизких категорий. Этот прием обнажен в новеллах о голупугаях (Парин и Раков) и о биологе Россе, искусственно оплодотворившем самок шимпанзе человеческими сперматозоидами (Парин). Но обычно гибридизация имеет менее буквальный характер. Так, балерина Знобинская успешно скрещивает искусство балета с близостью к власти, мыслитель Ге Нан Джен, изобретенный Андреевым, – хореографию и военное искусство, педагог Пучков-Прошкин – русскую словесность и военное дело (Раков). Аналогичным образом архитектор Умерти (Андреев) создает в своем стиле «гимнастико» гибрид домашнего интерьера и полной опасностей полосы препятствий. Чертами гибридизации отмечен и написанный Раковым портрет Цхонга, мыслителя и политика, «первого и единственного пожизненного президента республики Карджакапта», – портрет, в котором угадывается шарж на Андреева (как и Андреев, Цхонг в любую погоду ходит босиком и настаивает на том, чтобы другие следовали его примеру). Показательна иллюстрация Ракова, изображающая центральную площадь столицы Карджакапта, застроенную Цхонгом храмами разных религий[409] (как указывает А. Андреева, в этом был прозрачный намек на синтез религий в «Розе Мира»[410]). Правда, как заметил М. Горелик, центральное здание на этом рисунке (изображающее президентский дворец) разительно напоминает сталинскую высотку[411], и это подтверждает предположение о том, что советское в НП принадлежит религиозному контексту.

Центральная площадь столицы Карджакапта. Рис. Льва Ракова. Из книги: Альшиц Д. и др. Новейший Плутарх

Опыт тюрьмы и выживания в ГУЛАГе отчетливо слышится в сквозном мотиве, звучащем в нескольких новеллах НП, – мотиве гибридизации высокой просвещенческой культуры с опытом примитивных культур, а то и животного существования – об этом упоминавшиеся выше новеллы Андреева о Квак-Ма-Лунг и педагоге Ящеркине, Парина – об антропологе Феншоу.

Частным случаем гибридизации являются также упомянутые выше «сводные герои» – прозаик Филиппов, написавший всю русскую классику (Андреев), англичанин Четтерс, похожий на всех британских романистов рубежа веков (Раков), или художник Пшедомский, чье творчество соединяет все стили европейской живописи, от реализма до авангарда (Раков). Возможно, наиболее интересен в этом отношении портрет Нисики-Коодзи Кикумаро, также написанный Раковым. Воспитанный как девочка, Нисики-Коодзи становится актером театра кабуки, сознательно и грациозно совмещающим в себе черты женщины и мужчины. Аналогичным образом он в равной мере талантлив как актер, художник, композитор – и как искусный военный и политический шпион. Интересно, что в этом (авто?)портрете почти отсутствует комедийный элемент.

Можно сказать, что подобные примеры деконструкции – особенно юмористического или гротескного свойства – встречаются у многих авторов. Да, безусловно. Однако в НП обращают на себя внимание систематичность и многократность использования аналогичных приемов, что, думается, указывает на их важность для общей логики книги. Вместе с тем, как видно по этим примерам, намечающаяся в НП деконструкция еще не претендует на философскую глубину, она остается свойством стиля в гораздо большей степени, чем принципом мировоззрения.

Однако то же самое в принципе можно сказать и о таком культурном дискурсе 1970–1980‐х годов, как стёб, блистательно описанном А. Юрчаком: в нем происходит снятие оппозиции между официальным и неофициальным дискурсами, но стёб не идет дальше стилистики текста или перформативного поведения[412]. Полагаю, сходство между «Новейшим Плутархом» и стёбом 1980‐х обманчиво, а вернее, неисторично. Стиль НП – одно из ранних оформлений того глубокого скепсиса по отношению к советской культуре и созданной ею картине мира, который впоследствии – и очень скоро – воплотится и в более резких формах (первые неподцензурные тексты Синявского и Даниэля появятся всего через несколько лет, в 1957–1959). Стёб, напротив, формируется как «постформа» – когда кажется, что критическое отношение ко всему советскому настолько самоочевидно, что не требует ни художественных, ни идеологических доказательств; горькая циническая ирония стёба лишь фиксирует это состояние.