Аналогичный эффект производят статьи В. Парина, написанные им о людях науки – античных философах Гальбидии и Поркутелле, греческом враче Менандре, биологе Россе, биохимике Лигейро (совместно с Раковым), этнографе Феншоу. Все эти новеллы тем или иным образом подрывают представления о благотворной связи между наукой и социумом. Знания о научной истории крайне ненадежны – так, от одного античного философа осталось несколько строчек из писем и тем не менее считается, что он оказал влияние на Сенеку и у того «несомненны прямые заимствования из Г.»[401]. А античный врач Менандр, оказывается, лечил все болезни «педициллином» – что, очевидно, нисколько не приблизило открытие пенициллина, произошедшее так недавно. Еще более скептичны по отношению к науке новеллы о Россе, Лигейро и Феншоу. Росс создает генетические гибриды между человеком и обезьяной, но и его, и его питомцев это открытие обрекает на изоляцию и смерть. Лигейро изобретает средство для депигментации кожи; поначалу он пытается внедрять его для решения расовых проблем, но терпит страшную неудачу, становится изгоем, а его пациенты, пережив несколько преображений, постепенно возвращаются к исходному состоянию. Наконец, Феншоу, пионер антропологического метода включенного наблюдения, настолько сливается со своими дорогими туземцами, что забывает о своем намерении их изучать. Даже извлеченный из племени, во время научного доклада он настолько увлекается воспроизведением ритуала, что, сорвав с себя одежду, «быстрым движением выломал доску из кафедры и с дошедшим до предела человеческих возможностей ревом выскочил, кружась, как смерч, и бешено вращая вокруг себя доской, в дверь, ведущую в буфетную…».
По этим примерам видно, что наука, в понимании Парина, вопреки просвещенческим воззрениям не в силах внести рациональность в жизнь общества. Попытки ученых улучшать его приводят к хаосу, либо обнаруживается, что научные проблемы и решения не нужны обществу и потому обречены на забвение. Потому сомнительным оказывается и представление о прогрессе. Раков распространяет это сомнение и на культурный прогресс и его телеологичность. В тексте об археологе Леко-де-Лягише упоминается
шарж Сальвадора де Мадариага – известный роман «Священный жираф». В нем рассказывается, как через несколько столетий ученые новой расы изучают материальные остатки нашей погибшей цивилизации. Они приходят, например, к заключению, что найденная в раскопках явно архаическая скульптура с надписью «Эпштейн»[402] была создана многими веками раньше, чем изящная фигурка, подписанная именем «Донателло»; полотно с нагромождением непонятных примитивных форм, подписанное «Пикассо», должно было на несколько столетий предшествовать созданию картины с подписью «Рембрандт», так же как грубые стихи, созданные Киплингом, только через века могли смениться изысканным творчеством некоего Шекспира, написавшего столь изящные сонеты[403].
Эти же скептические воззрения прослеживаются и в других текстах НП о науке. Единственным полезным для общества научным изобретением оказывается комический гибрид попугая и голубя – «голупугай (