Несколько карт из цыганской колоды

– Потому что мои воспоминания – это впечатления одного человека. Возможно даже предвзятые, ибо никто в мире объективным быть не может в принципе. Дай бог, чтобы не быть хотя бы уж через чур субъективным. О большем и мечтать не приходится. А история – это своего рода общественный договор, вроде иконописного канона, согласно которому, правильным будет считать Наполеона таким-то, а Калигулу таким, а все остальное – своего рода ересь, за которую всегда наказывали жестко. А потому было бы крайне неуместным и рискованным опубликовать исследование о сексуальных комплексах Ленина или живописных талантах Гитлера, поскольку это уже за рамками социального договора. Так и со мной.  К слову, раз уж речь зашла, добавлю: я сильно не любил Ленина, отдавая, впрочем, должное его энергии и остроте ума. Меня просто бесила его желчность и постоянная мания навешивать на всех ярлыки. Троцкий – тот вообще, по-моему, кроме как болтать языком, ни на что больше способен не был. Хотя… вот это как раз пока еще в пределах «общественного договора»… – Платон Карпыч, усмехаясь, пару раз кивнул головой.

– Андрей… Я тебе должен сказать кое-что. Только отнесись ко всему серьезно, поскольку ты знаешь, я такими вещами не шучу.

– Да, – ответил Андрей встревожено, – что случилось?

– Пока ничего. Но скоро случится. Меня арестуют примерно через неделю. И ты не должен вмешиваться.

– Как это? За что?

– Успокойся. Формально – за бродяжничество. Но после будут шить кое что покрупнее. Тебя вызовут тоже. Может быть, даже будут угрожать и все такое… Впрочем, может, и не будут: все зависит от того, как ты себя поведешь.

– Я ничего им не скажу! – пообещал Андрей.

– Скажешь! Так надо. Понял? – жестко сказал Платон Карпыч.

– Почему это?

– Потому что так надо. Я не могу тебе объяснить всего. Пока. Может быть потом, когда-нибудь. Если получится. А пока что помни: это, видимо, наша последняя встреча, и я очень благодарен тебе за эту дружбу, и вообще за все, что ты для меня сделал, Платон Картыч улыбнулся и потрепал Андрея по плечу.

– Я? Да что я для вас сделал-то? Это вы мне целый мир, можно сказать открыли!

– Андрей! У нас было очень мало времени, и я, к сожалению, не смог донести до тебя всего, что следовало бы. Хотя и рассказал тебе довольно много, и ты сможешь после, при желании, сам дойти до всего остального.

В общем… Когда позовут на допрос – придешь и ответишь как есть на все вопросы. Даже не думай меня выгораживать, поскольку никто не знает где тут польза, а где вред. Потом будет суд, и меня, скорее всего, посадят в «дурку» или ЛТП, а откуда я уже вряд ли выйду… Думаю, тебе не стоит там меня навещать. Помочь ты мне все равно ничем не сможешь, да и ни к чему это, а себе навредишь. Тебе еще поступать в университет надо, жизнь строить… В общем, это и просьба и приказ: без глупостей, ладно?

– Я вот сейчас должен бы поклясться, что не предам вас… А после как Петр… не успел петух пропеть, как он три раза отрекся…– Андрей говорил очень тихо: слова Платона Карпыча его сильно ошарашили, и он как будто приходил в себя после сильного удара.

– Шимон, которого ты Петром называешь, все правильно сделал, и никто, я уверен, от него не требовал клятв верности. Хоть я тогда уже и не был с ними, но только думаю, что все было правильно. Что было толку ему погибать вместе с Иешуа, просто так, ни за грош? Иешуа знал на что идет и шел, наверняка понимая все до конца, а остальные… не думаю… А так, Шимон, судя по всему, подался после в странствия и сумел передать все услышанное во многих частях империи. Пользы в том было куда больше, нежели в «самурайском самопожертвовании ради клятвы», согласись!

– Значит… мне нужно как-то передать другим все, о чем мы с вами говорили?

– Как хочешь. Если считаешь это важным – передай. Но, как часто и бывает, до главного мы так и не добрались. Впрочем, я совсем недавно понял, что арест будет так скоро, а до того думал, что времени у нас еще много… – Платон Карпыч снова замолчал. Он смотрел куда-то вдаль аллеи, но взгляд его не останавливался ни на чем конкретном.

– О чем, «о главном»?– Спросил Андрей, немного заикаясь.

– Ну, например о том, почему у человек есть свобода выбора, а у жирафа – нет? – Улыбнувшись ответил Платон Карпыч.

– При чем тут жираф? – удивленно спросил сбитый с толку Андрей.

– Да, жираф, так – к слову пришелся… Гумилева я почему-то вспомнил… Сколько я тогда сделал, чтобы от расстрела его уберечь – все без толку… Чуть, было, сам под «замес» не попал.... Помнишь у него есть такие прекрасные стихи:

              И как я тебе расскажу про тропический сад,

               Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

              Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад

               Изысканный бродит жираф.

      Он так хотел рассказать о своих путешествиях по Африке, но его никто не слушал: он был никому не нужен со своими жирафами и Африканскими озерами. Все бредили революцией, «враждебными вихрями». Ну и получили… И он тоже получил по полной. Не лезь, мол, к собаке, когда она блаженствует, грызя кинутую ей кость, – с этими словами Платон Карпыч встал и одернул свою телогрейку.