Несколько карт из цыганской колоды

– Когда ты грешишь – ты подставляешь судьбе свое лицо для пощечины, ибо всякий раз, согрешив, ты после чувствуешь стыд, и щеки твои горят, словно бы тебя отхлестали по ним. И как всякое ненужное действие, грех влечет за собой множество лишних событий, других действий и тяжелых, подчас совсем уж нежелательный последствий. Это и есть – пощечина от судьбы. Получив же пощечину по одной щеке, не удивляйся, если получишь и по другой! Ибо то, что случается однажды, вполне может и повториться, ибо повторяется что-либо в мире чаще, чем происходит впервые. Никто не заставлял тебя, Шимон, так напиваться. Никто не заставлял тебя задираться с той компанией. Но ты сделал это, и тем самым подставил свою щеку судьбе, и важно здесь именно это! Греки лишь, став орудием этой самой судьбы, «ударили тебя по ней». Если мы поддадимся искушению и пойдем за тобой, то ты, скорее всего, получишь и «по второй щеке». Потому сядь и смирись, ибо никто кроме тебя не виноват во всем, что произошло.

А затем, он продолжил нашу беседу, как ни в чем не бывало. Будто только что он не сказал ничего важного. Он, кстати, вообще запрещал за ним записывать, ибо считал, что слова, как ни что иное, мешают истинному пониманию. Вообще, меня часто преследовало такое ощущение, что все им сказанное было на уровне вдохновения и шло откуда-то из каких-то невероятных глубин его души, куда уж второй раз и не добраться… Видимо, поэтому он и не повторял сказанное практически никогда, во всяком случае – теми же словами.  Больше я не помню, что бы в этой компании когда-либо возникали разговоры о «пощечинах» в том или ином контексте, а потому, скорее всего, эту историю потом рассказали Матиягу, а он уж и записал ее, поскольку всегда все записывал, вопреки запретам, и уже по памяти, когда возвращался вечером к себе домой. Ну, а уже спустя годы и века, видимо, что-то еще больше напутали, или же, скорее Иешуа стал мифом, и как всякий миф стал обрастать все новыми и новыми подробностями, с каждым последующим поколением рассказчиков…

– Но это ведь меняет полностью смысл!– почти возмутился Андрей.

– Так и есть, –  спокойно ответил Платон Карпыч. – И если бы только это…

– Скажите, а с Буддой вам встречаться доводилось?

– С которым?

– То есть? – не понял Андрей

– Ну, будда – это ведь нечто вроде состояния духа, не один ведь человек достиг его? Или ты имеешь в виду Сидхартху Гаутаму?

– Ну да…– неуверенно ответил Андрей.

– Нет, – его я не помню совсем.– Я тогда, видимо, в другом месте жил, если вообще жил. Не могу сказать даже этого… Давно слишком это было.

– Но ведь разговоры про Арджуну вы же помните?

– Это помню. Но во времена Гаутамы, я ведь мог родиться где-то в Сибири или в Африке и умереть в младенчестве, и так несколько раз подряд к тому же. Откуда мне тогда помнить что-то? А что до Арджуны… То эти разговоры могли быть о брате, сыне или даже внуке того героя Махабхараты. В те времена часто в семьях мужчин называли одним и тем же именем. Один умер – в честь него назван другой. Кроме того, это вообще мог быть просто Арджуна, поскольку это имя в Индии, все равно как Джон в Англии. Я ведь не говорил, что в лагере были разговоры именно о том самом Арджуне и Кришне, который ему что-то подарил. Это мог быть некий средний военачальник с таким именем, которому, в результате молитвы Шиве могло прийти откровение… В те времена «беседы с богами» и получение откровений было чем-то почти повседневным.

– Верно, – согласился Андрей.– А вот Наполеона, например, вы видели?

– Да как тебе сказать… Скорее нет, чем да. Я был солдатом артиллерийской батареи в Тулоне. Он отбил этот город у нас, у англичан то есть. Я вроде бы видел его в подзорную трубу, но не могу сказать наверняка. Обыкновенный офицер… Маленький только очень. Тогда же, я был сильно ранен шрапнелью в живот, и, меньше, чем через месяц умер. Это было очень, очень мучительно…Так что… ничего особенного, кроме боли, больше и не помню.

– Здорово…– сказал Андрей задумчиво. – В смысле, то, что вы так все помните… Жаль только, что ваши воспоминания нельзя использовать, скажем, на уроках истории…

– Не только на уроках. Вообще нельзя. Не потому, что запрещено, а потому что бессмысленно.

– Почему бессмысленно?