Нерушимые обеты

И он валит. Туда, где близко к Богу.

Хочется себе такого же чуда, как случилось у Кости. Просто взаимной, спокойной любви. Неужели проклятье – всё же правда? Неужели ему никогда и ни за что это не заполучить?

Гаврила идет по родной деревне, хмуро кивая тем, кто его узнает, но больше смотря под ноги – на запылившиеся почти сразу ботинки.

Здесь знакомых с детства людей осталось значительно меньше, чем даже восемь лет назад. Деревня вымирает и опустевает со страшной скоростью. Остаются только те, кто боится перемен, не верит в себя или слишком стар, чтобы двигаться дальше. Дома с каждым годом всё хуже и хуже выглядят. Люди тоже стареют. Дети почти не рождаются.

Больно на это смотреть. Пусть и сам Гаврила один из тех, кто сбежал, а всё равно чувство такое, будто твой мир осыпается.А после письма от Полины он совсем никак не может это разрушение остановить.

Заходит за невысокий заборчик, окружающий местную церковь, видит отца Павла тут.

Он с самого детства казался Гавриле куда более задумчивым, чем остальные деревенские пацаны, с которыми когда-то прыгали в речку, играли в казаков-разбойников, на яблони залазили и воровали дедово ружье, чтоб подстрелить в лесу кабана.

И более мудрым тоже казался.

Его судьба была предрешена – семинария, потом служение в том же храме, в котором младенцем крестили.

Он больше не Пашка, к нему не подойдешь, захват не сделаешь в шутку и на макушке волосы не взъерепенишь. Но ноги всё равно к нему несут. За советом, что ли…

Может, слыша шаги, а может, просто чувствуя человека даже спиной, отец Павел разворачивается. Видит Гаврилу – улыбается спокойно. Идет навстречу, держа руки сомкнутыми за спиной.

Первым раскрытую ладонь протягивает. Сам же настроение задает. С другом хочет поздороваться.

И Гаврила, конечно же, не отказывает.

– Какие люди… – Смешно, но его в родной деревне почему-то все приветствуют вот так – слегка с иронией. – А то мы думаем, дом-то давно закончил, а хозяин всё не едет, да не едет…

Гавриле, к сожалению, ответить особенно нечего, поэтому он только хмыкает грустно, склоняя голову.

Жмет руку, молчит… Сам чувствует, как с губ улыбка сползает. И Павел это замечает.

Становится более внимательным и участливым. Хмурится.

– Стряслось что-то? – Зрит в корень. Стряслось…

Гаврила вздыхает, еще несколько секунд смотрит вниз, потом только в глаза.

– За советом пришел. Можно?

– В Церковь пришел или ко мне?

– Сам не знаю… К тебе, наверное…

– Давай пройдемся тогда…

Они огибают церковь, движутся по не самой хоженой дорожке к садику, за которым ухаживает одна из служащих в церкви женщин.

Слышен легкий шелест черной рясы батюшки, его руки снова за спиной, а у Гаврилы – никак не успокоятся. Он сжимает-разжимает кулаки. Челюсти тоже.

Сформулировать пытается, а сложно так, зараза…

– Я человека убить готов, – наконец-то говорит и поворачивает голову. Готов к тому, что во взгляде Павла встретит непонимание, может даже ужас или осуждение, но всего этого нет. Даже удивления нет. Друг продолжения ждет. – Уже палец на курке держал. Смотрел… И не жалко было.

– Почему не закончил? – первым останавливается Павел. Гаврила – за ним. Они поворачиваются друг к другу. Гаврила думает, смотря в небо. Улыбается опять…

– Не одумался, – признается, опуская голову. – Страшно просто, что ей плохо будет, если я…

– Ей? – Павел снова никак не выдает свою реакцию. Он спокоен. Это, наверное, профдеформация. Он же исповеди грешников принимает. Мог и похуже истории слышать. Хотя это даже не исповедь. По закону он может пойти в полицию, но это как-то не пугает Гаврилу совсем.

Чувство такое, что хуже быть не может.

– Жене моей. Она от другого беременна. Я ей не нужен. А тот другой… Бьет. Она приближаться запретила. Говорит, я только хуже сделаю. Говорит, ещё одного ребенка потерять не выдержит.

– Если бьет – должен нести ответственность. Ребенку лучше не будет…

Гаврила и сам это понимает, поэтому на слова Павла реагирует усмешкой. Просто у Полины логика кривая.

Она видит угрозу в нем. А что он её ребенку сделает? Максимум – не примет. Да и то…

Любит так, что принял бы, наверное.

– Но и ты на себя больше дозволенного брать не можешь… Если она с ним…

– Она с ним, потому что отец заставил. Её отец. Я его убить хотел. Так хотел… Сладко было представлять, как сдохнет. Что не сразу поймет, откуда боль и что случилось, а когда поймет – поздно уже. Хотел бы взгляд последний поймать. Его кабинет. Темнота. Он включает свет и тут такой сюрприз… Но он включил… А я глубже в тень. Не знаю. Запутался я… Не могу уважать её право себя убивать. И меня заодно.

– Я тебя не благословлю брать на себя решение, кому жить, а кому когда умирать… Ни как друг, ни как представитель церкви.

Гаврила хмыкает и кивает. Он как бы и не надеялся…