Глава 27
Лестница на второй этаж в Любичевском доме бабы с дедом всегда скрипела. Сколько Гаврила себя помнит – скрипела. Даже звуки не меняются. А ещё по тем самым звукам он с детства научился определять, кто поднимается.
Настька несется. Баб-Лампа ремня дать обещает. А может дед. Их нет всех уже. А звуки в голове до сих пор живут.
Сейчас поднимается он. Волнуется, как мальчик. А чувствует себя, как мужчина.
В нем что-то надломилось, но по-хорошему. Шутки в сторону. Его Полюшка носит ребенка. Они венчаны теперь. Навечно уже.
Он свой обет дал и не откажется. И она дала.
После лестницы – бесшумный путь до двери в комнату, которую он чудом успел сделать к её приезду.
Ему страшно было впервые в Любичи её везти. Страшно было в квартиру свою, съёмную. Страшно было хотя бы раз в её глазах увидеть брезгливость или осуждение. Просто потому, что Гавриле безумно важно была её вера в то, что он дотянется.
В лепешку расшибется, но дотянется до того уровня, к которому она привыкла. Ему время просто нужно. И она дает…
Как бы уверенно не говорил ей без конца, что своего добьется, как бы упрямо не шел напролом, чтобы её заполучить, а всё равно ведь боялся, что не дотянется.
Что именно Полюшка – та планка, до которой он никогда и никак. Самая важная. Единственное достижение, без которого жизни уже своей не мыслит.
Он – парень из неблагополучной проклятой семьи. Преступник. Мошенник. Участник боев без правил за деньги.
Гаврила из Любичей. Дурень. Необразовщина с широкой душой.
И она – утонченная принцесса с блестящим образованием, невероятно «чистым» детством и «чистыми» же перспективами. Никто не трогал. Она не позволяла. Берегла себя для любви, а любовь подарила ему.
И это само по себе – невероятное чудо, но теперь у них есть еще одно. Тайное. О нем известно только двоим.
Гаврила приоткрывает дверь в спальню не до конца, задерживается в проеме.
Смотрит на Полю и умирает от переизбытка счастья. Сложно поверить, что она – его жена теперь.
А какая красивая была, господи…
В белом, лицо румяное, на голове платок… Он когда повязывал – у самого пальцы не слушались.