Нерушимые обеты

– А он-то смог решить. Ребенка моего убил. – До боли вжимает указательный палец в ребра, в момент заводится так, что скулам больно. – А я его – нет. Только я не из благородства. И не из страха за душу свою. Душа уже всё – клейма негде ставить. Я и раньше ужасное делал. И дальше буду. Просто может я не знаю чего-то? Может правда хуже сделаю… А она ни знак не даст, ничего… Я до дыр её письмо зачитал. Искал, как дурной, что ж там между строк. А нет там ничего. Она действительно просит, чтобы я ее в покое оставил. Она как будто умереть хочет, но не своими руками чтоб.

– Может так и есть?

– Может… Но разве спасать от такого не надо? – Гаврила ждет ответа напряженно, а Павел, как назло, не спешит.

Смотрит на Гаврилу, потом на храм, в котором служит, снова на друга:

– Я бы тебе молиться посоветовал, Гаврила. Молиться, Бог поможет. Но ты не в Церковь пришел, а к другу.

– А друг что мне посоветует?

– Бороться. Пока можешь – бороться. Только силы оценивать. Не обещай, что сделать не сможешь. Пообещал – не предай. Можешь не брать грех на душу – не бери.

– А если не могу не брать? Почему мы перестали око за око забирать? Сколько можно щеки подставлять? Зло же побеждает так.

– Ты не путай. Ты мстить хочешь, а не зло победить. Злу добро нужно противопоставлять. Не огнем огонь гасят, а водой. Мыслями о мести человек сам себя съедает. Ты вот съедаешь, видно же. А ты не мсти, ты спасай, Гаврила. Зачем свою душу убивать из-за тех, кто свою уже без тебя угробил? Не пытайся вершить справедливость, а вот милосердным будь. К себе, к ребенку, к ней.

– Не нужно ей мое милосердие...

– И справедливость ей твоя не нужна. Устала она, наверное...

– Вот и я устал.

– Даже любить?

– Иногда кажется, что да.

– Но ты же для вечности её в жены брал. И вдруг устал?

Гаврила опускает голову, снова под ноги себе смотрит. Странно, но на подол рясы пыль не цепляется как-то, а у него вся обувь грязная.

– Мне сегодня сон снился… – Павел снова начинает говорить, Гаврила слушает внимательно… – Ты там был. Я еще думаю, к чему бы? Не видел, что приехал. А сегодня понимаю вот. Ты в церковь пришел. С детьми.

Гаврила не ожидал, поднимает взгляд и смотрит. Улыбку ловит, у самого сердце заходится.

– Красивые они у тебя будут. И жена красивая. Я её помню до сих пор… В уголочке стояла, на вас смотрела. Видно, что счастлива была. Гарантии нет, что так всё будет. Но я бы руки не опускал, пока хотя бы шанс есть.

Глава 29

Сложно жить в реальности, где ты натворила столько бед другим, что утратила даже право себя жалеть.

Чужая жалость тебе не нужна, а своя кажется верхом лицемерия.

Ты ищешь спасение в безразличии ко всему происходящему вокруг, но оно почему-то никак не наступает.

Ржавчина продолжает изъедать душу виной, спать давно стало страшно – снится неродившийся ребенок. Теперь он постоянно спрашивает, за что? А Полине нечего ответить.

Её душит горе. Боли слишком много. Но и осознание расплаты за свои же грехи не дарит облегчение.

Полина не стала мазохисткой. Она не ждет приступов ярости мужа, как благословенной Богом кары для себя. Она его ненавидит. Он – самое омерзительное, что Поля встречала в жизни.

После отца.

И после себя.

Расплату она видит не в своей реальности, которую сложно описать словами так, чтобы у стороннего наблюдателя не встали дыбом волосы, а в том, что наконец-то сделает Гаврила, получив её письмо.

Полина лежит на кровати и снова смотрит в темноту. Уже ночь, но Никиты дома пока нет. Когда придет и придет ли – привычно не интересно. А еще нет никакой интриги в том, что будет, если всё же явится.

С каждым днем их стычки становятся всё более неконтролируемыми. Полина всё ближе к такому долгожданному ужасному концу.

Но пока он не наступил, её продолжает съедать изнутри тоской, болью, тупой ревностью.

Она искренне желает Гавриле добра. Но она не настолько хороший человек, чтобы находить успокоение в мысли, что «добро» он встретит в ком-то другом. Ему обязательно нужен человек. Не Костя. Это временно. А ему нужен спутник навсегда. Для вечности.

Полина чувствует, что ей становится холодно. Подтягивает колени повыше и обнимает плечи руками.

Стоило бы встать и прикрыть окно, но на это предательски не хватает сил.

Она закрывает глаза и глубоко, осторожно дышит.

Под веками, конечно же, его лицо. Гаврила улыбается ей так, как улыбался до всего. В свои двадцать.

Его губы шевелятся, он говорит что-то игривое, а потом разворачивается и несется куда-то в даль…

Самое прекрасное, что случилось в её никчемной жизни.

В горле сильно саднит. Полина сглатывает и кривится. Кажется, это простуда. Совсем не вовремя.

Собрав силы в кулак, она встает с кровати и движется в сторону кухни. Мажет взглядом по часам на духовом шкафу, давит на кнопку электрочайника.

Вжимается бедром в столешницу и смотрит своим привычно не видящим ничего взглядом в окно.

Сложно поверить, что в соседних парадных, в бесконечном числе не этих квартир, кто-то живет совсем не так, как живет она. Что где-то кто-то просто живет.