Нерушимые обеты

Гавриле пиздец как сложно сдерживаться. Она такая горячая и тугая, он даже близость её разрядки чувствует, как собственную.

– Я долго не смогу, – Полина признается Гавриле на ухо, сильно сжимая приподнятыми коленями его бока, Гаврила ловит её губы, успокаивая:

– Не нужно долго. Лети, я догоню…

Разрешает, начиная медленно двигаться и любоваться.

Его с головой накрывает нежностью.

Полина сильнее выгибается, царапает ногтями мужскую спину, стонет протяжно…

Гаврила знает, что ей бы сейчас парочку резких движений, но перегнуть боится. Поэтому даже ускоряется как-то медленно.

У неё правда получается продержаться недолго. Почти сразу кончает. Но видно, что сильно… До открытого от удовольствия рта, сбившегося дыхания и бордовых полосок на его лопатках…

Полина лежит такая трогательная, что нет сил сдержаться – Гаврила склоняется, горбится, целует коротко в губы, их уголки, подбородок, щеки, нос…

И сам улыбку у себя вызывает, и у Полины…

Она дышит не совсем ровно, но потихоньку приходит в себя, ерошит его волосы, тянет лицо Гаврилы вверх, просит к губам вернуться, шепчет в них:

– Люблю тебя. Продолжай. Можно быстрее. Мне не больно. Я еще хочу.

Разрешает. И Гаврила слушается. Ему нельзя совсем голову терять, но хотя бы немного – очень хочется.

Он кончает в ней – на глубине. Между ними ни резинки, ничего. Там уже их ребенок, а всё равно кайф особый.

Неповторимый, но повторять очень важно.

Гаврила скатывается, но оставить её в покое не может. Подгребает Полину, вжимая спиной в свою грудь и обнимает со всей силы.

Он сразу ещё её хочет – упирается в её нежные ягодицы своим возбуждением, но хотя бы немного отдохнуть Поле не помешает. Она тяжело дышит и тоже внизу сокращается. Во второй раз поймали вместе.

Поэтому Гаврила держит её в своих руках, укутывая собственным жаром. Вжимается носом в волосы и дышит.

Сука. Сдохнуть ради вот этого готов. Но лучше бы, конечно, жить…

Пусть кончил вот буквально минуту назад, а накрывает такой немыслимой жадностью к ней, что сил нет сдержаться.

Одной рукой всё так же держит в объятьях, а другой вниз едет. Накрывает живот. Гладит.

Там ни бугорка пока, ни движений никаких, даже Поля ничего не чувствует, он спрашивал. А всё равно кажется, что там сразу и источник жизни, и смысл её, и продолжение…

Поверх его руки ложится Полина. Он замирает на секунду – вдруг неприятно? Щекотно там? Вдруг хочет попросить убрать? Но нет. Она просто вместе хочет.

Вот они вместе и гладят.

А потом засыпают, так и не одевшись, шторы не задернув, под светом Любичевской яркой луны.

* * *

Гаврила просыпается, делая отчаянно глубокий вдох. Такой, что даже грудной клетке больно. Распахивает глаза, смотрит в потолок.

Рядом нет Полины. Их ребенка тоже уже нет. В спальне прохладно и противно пахнет идеальной новизной.

Ему мерещится скрип старой Любичевской лестницы, по которой уже никто и никогда не пройдется. И чьи это шаги – он не узнаёт.

Он впервые ночует в отстроенном с нуля отчем доме.

Но хочется сдохнуть, а жить – вообще нет.

Глава 28

Любичи – это родина. Это место силы, но и место слабости тоже. Сюда тянет, когда хорошо. Особенно сильно – когда пиздец как плохо.

Жизнь Гаврилы становится похожей на конвульсии пловца, ногу которого посреди реки свело судорогой. Нет ни шпильки, ни умения справиться самому. Остается только барахтаться, каким-то чужом оставаясь на поверхности воды, и себя же топя бесконечными брызгами от бестолковых шлепков, которые оказывается в широко открытом рту.

Наверное, в её письме было воплощено худшее, что может любимая женщина сказать не нужному ей любящему мужчине. Ребенок – хуже брака. Он сильнее привязывает.

Страшно думать, как он у них получился. Ещё страшнее навредить.

Гаврила – не ублюдок, он ребенку плохо не сделает. Он даже чужим, даже от ебаната, не пожертвует. Он даже может, наверное, принять, но его о принятии не просят.

Его привычно просят отъебаться, ссылаясь на какое-то обязательство всех и всегда побеждать.

Но чем он больше узнает об этом мире, тем меньше хочет быть к нему причастным. За него ответственным.

Чтобы подумать – едет домой, в Любичи.

У него здесь – новый дом. Он огромный, красивый, комфортных, обставленный дизайнерской мебелью и пахнущий чем-то пафосным от Зелински и Розен.

Сделанный точно таким, как заказывал Гаврила. А получившийся…Холодным и пустым. Не нужным никому. Даже Гавриле не нужным.

Он сейчас жалеет, что вообще затеялся. Раньше казалось, вот ремонт закончится – пойдет другая жизнь. Оказалось – правда другая, но идет она… Мягко говоря, не туда.

О прошлой ночи и вспоминать не хочется. Не спал толком. Мучился. Прислушивался. Понимал, что не услышит.

Его опять башкой окунало в воспоминания с его Полюшкой и их ребенком. А потом он просыпался и понимаю: нихуя у него своего нет.

Встав на рассвете, Гаврила спускается к речке. Ищет, за что бы уцепиться и где бы найти для себя ответы, выходы.

Но реке всё равно, что там он ищет. Она видела сотни и тысячи таких Гаврил – ни одним не пронялась.

Поплёскивает водицей и будто издевательски шепчет: хочешь топиться – топись, приму. А так… Вали с Богом.