М. Л. Нольман, фиксируя только крайние, контрастные состояния героев, допускает, на мой взгляд, преувеличение, совсем отрицая пластику переходов: «„Сверхзадача“ романа — не последовательное взаимодействие, а принципиальное соотношение человеческих „характеров“ и внешних „сфер жизни“. Отсюда незаполненный разрыв „мироощущений“ первой и последней глав, опущение „переходов“»[137].
В известном смысле исследователь прав: Пушкин действительно опускает «переходы» от одного состояния образа к другому, равно как и от эпизода повествования к смежному. Но переходы опущены по законам поэтического творчества: деталям не противопоказано взаимодействовать между собой на расстоянии. Пауза между двумя повторами образа по-прежнему оставляет ощущение отсутствия переходов, но пауза смягчается, пластика переходов реализуется не непосредственно в поэтическом тексте, а в восприятии читателя.
Так возникает своеобразная пластика романа в стихах, отличная от непосредственно развертываемой пластики прозаического романа. Можно рискнуть уподобить ее реализации словесного поэтического образа, крови и плоти поэзии. Наиболее распространенной формой такого образа выступают сравнения и метафоры. Описываемые предметы и действия обладают множеством свойств. У разных, решительно непохожих предметов и действий вполне может оказаться сходное свойство. Именно оно воспринимается достаточным, чтобы метафора, ради усиления выразительности, присвоило слово, обозначающее целое сравниваемого предмета или действия, а не отдельный совпадающий признак. Мысля метафорами, поэт передает изображаемому предмету или явлению свойства или признаки других предметов или действий; как правило, между тем и другим устанавливается связь неожиданная, неочевидная; обнаружение подобного рода связи во многом и есть поэтический способ познания мира. Высокое напряжение образа создается за счет преодоления неочевидным сходством очевидной разницы сопоставляемых предметов.
Присущую роману в стихах пластику можно показать даже на тех самых примерах, которые М. Л. Нольманом приводятся в качестве пояснения закона парности, «рифмы ситуаций», лишенных связующих звеньев. Однако отмеченное исследователем поочередное явление героев перед партнером в качестве носителя внеличной силы скреплено единством сопутствующего сравнения. Убедимся:
Вот так молния блеснула и опалила Татьяну. Будет и гром, только ждать его приходится долго, до конца восьмой главы:
Просто удивительно: Онегин «поражен» громом той же самой молнии, которой блеснул его собственный взор. И на непомерном для естественной молнии расстоянии, и в более чем солидном промежутке времени.
Все-таки остается фактом, что содержанию эпизода Пушкин уделяет больше внимания, чем стыковке эпизодов.
Теперь отметим удивительную особенность повествования. Пушкин не уделяет внимания тщательной прорисовке мелких эпизодов, равно как и связке между ними. Зато он очень старателен в подгонке крупных блоков, какими являются главы.
Самую плотную связь наблюдаем между главами пятой («Именины») и шестой («Дуэль»). Строфа XLV пятой главы рисует терзания Ленского из-за недружественной провокации Онегина.
Тотчас, в следующей строфе, фиксируется, что Онегин, заметив уход обиженного, доволен своей авантюрой, теряет интерес к Ольге. Но кончается «бесконечный котильон», идут на ужин, устраиваются на ночлег, один Онегин отправляется «спать домой». Иными словами, в строфе видим самое непосредственное продолжение описания изображаемого события. Но это не очередная строфа главы пятой, а первая — главы шестой. Концовки строфы XLV, где упомянуты пистолетов пара и две пули, достаточно, чтобы на все последующее ложился отсвет надвигающегося трагического события, которое дает название следующей главе («Поединок»).
Хочется еще привести чрезвычайно выразительный пример.