Непонятый «Евгений Онегин»

Исследователь напрасно драматизирует анализируемое явление. Он явно преувеличивает «противоречия» в стыковке четвертой и пятой глав: «вроде бы сперва настала зима со снегом и морозами, а потом „осенняя погода Стояла долго на дворе“» (с. 212). У Пушкина иное: «И вот уже трещат морозы / И серебрятся средь полей…» Обрывая фразу каламбуром, поэт недорисовывает картину, но смысл ее ясен: морозы нешуточные, трещат, но снега нет; серебрятся предметы, покрытые инеем. В конце строфы еще одна деталь: «Мелькает, вьется первый снег, / Звездами падая на брег». В черновике поэт пробовал продолжить «И покрывает…», но тут же вычеркнул эту фразу. Первые снежинки, «звездами», порознь различимые, — это, конечно, не «зима со снегом». В четвертой главе дан не многократный, а единый цикл, в один круг. Изображается лето, потом осень — с пометой «стоял ноябрь уж у двора». Будет назван январь — «третье в ночь»: это звенья одной цепи. Что морозы в свой срок сковали воду и голую землю — в том нет ничего исключительного. Затянулось межсезонье: морозы пришли, а снега нет; и осень уже не осень, и зима еще не зима. Вот когда снег (не снежинки — настоящий) выпадет, тогда и вырывается торжествующее: «Зима!» (Татьяна видит «поутру побелевший двор»; накануне он не был белым). Не рядовые погодные условия изображены в стыке четвертой и пятой глав, но «величайших натяжек» в возможности видеть здесь единый цикл, конечно, нет.

Позиция В. С. Баевского поддержана В. А. Кошелевым[115]. И все-таки она не приемлема именно в силу своей неотчетливости: вроде бы признается историческая конкретность пушкинского романа, но делается это несфокусированно, расплывчато. Однако джин выпущен из бутылки: стоило усомниться в традиционном времяисчислении, как запестрели попытки расчислить внутреннюю хронологию романа по-новому.

Для сторонников традиционной версии устойчивая опорная отправная дата — это авторское отнесение кульминации действия первой главы к концу 1819 года. Для «реформаторов» отправная дата — именины Татьяны «в субботу», а конкретнее — в субботу 1824 года. Дата жизни правит бал в художественном произведении! Такое может быть: на 1812 год и 14 декабря 1825 года хотя бы эхом отзовутся строки «Евгения Онегина». Но что за событие — природные аномалии… Да природа изобретательна, каждый год выкидывает что-нибудь новенькое (впрочем, зима 2018/2019 года в точности, с поправкой на новый стиль, повторила пушкинское описание: снег выпал только в январе, причем ночь в ночь!).

Перерасчислил онегинскую сюжетную хронологию В. А. Кожевников[116]. По его версии, Онегин родился в 1798 или 1799 году, «на свободу» выходит в 1815 году. (В этом году правительство запретило иезуитские пансионы, чем исследователь и объясняет резкое слово поэта: «Monsieur прогнали со двора»; правда, Онегин воспитывался не в пансионе, а на дому, и мотивировка у Пушкина иная, внутренняя: «юности мятежной / Пришла Евгению пора…»; выросло дитя, учителя-воспитатели ему более не требуются). После восьми лет светских развлечений Онегин (решением исследователя — летом 1823 года) поселяется в деревне. Именины Татьяны — в субботу 12 января 1824 года. Путешествие Онегина исследователю пришлось затянуть: он отправляет туда героя летом 1824 года, а возвращает только в 1830 году. Исследователь к концу совершенно снимает дистанцию между временем действия и временем повествования о нем.

В. А. Кожевников как комментатор выделил много колоритных реалий, использованных Пушкиным в восьмой главе. Но растяжка сюжетного времени с 1815 до 1830 года, а еще ориентир на субъективно подобранные исторические реалии ни к чему хорошему не приводят. Досадно, что разрушается особая интимность, сохраняющая правдоподобие, в отношениях поэта и его героя. Исследователю понадобилось чем-то занять Онегина с конца 1919 по лето 1823 года: «Итак, Онегин „задержался“ в Петербурге и — по воле автора — отправился в деревню летом 1823 года»[117]. Пушкин (да еще со своим отбытием на юг) в Петербурге героя не задерживает, это делает, в угоду своей концепции, исследователь.