Некровиль

Солнечное безвременье в подернутых дымкой внутренних дворах и крытых галереях Первого новициата полнилось шепотами; мальчики и девочки, ровесники Нейбена, тихонько прощались с детством. Нейбен узнал о страхах своего Приора: самость по имени Птей боялась, что числа, закономерности, способность сводить физические объекты к математике и мгновенно понимать их взаимодействие и взаимовлияние, будут утрачены навсегда. Еще он осознал, что Птей боялся Нейбена как такового: его непринужденного отношения ко всему плотскому, безотчетного интереса к собственному телу, быстрой реакции на пульсирующий ток гормонов по жилам и клеткам; его неуемного сексуального зуда; готовности совокупиться где угодно, когда угодно, с кем и с чем угодно. Птей – даже будучи детской самостью, призраком – понимал, что в Доме многообразия первым должно было родиться половозрелое, сексуально озабоченное «я», и все-таки этот растущий, неугомонный юнец казался ему еще большим чужаком, чем бестелесные, математически абстрактные анприны.

Широкие ступени уводили в глубины бассейна с пальпами. Там колыхалось что-то прозрачное. Хотя полночь Большого лета была теплой, Нейбен поежился.

– Эй! Птей!

Имена кружили над башнями Дома многообразия, как чайки-солнечники. Новые самости, новые личности появлялись ежедневно, ежечасно, однако старые имена не желали сдавать позиции. Пастырь Эшби, комичная и проницательная, обучала послушников нюансам этикета, которые позволяли взрослым определять Аспекты и имена тех, с кем они взаимодействовали, и должным образом меняться в ответ. Пужей махала рукой, стоя в тени галереи Польери. Птей боялся девушек, а Нейбену они нравились, он наслаждался их обществом и охотно вступал в игры, полные восторженных оскорблений и фривольной, притворной враждебности. Он считал, что теперь понимает женщин. Пужей была миниатюрной, все еще с мальчишеской фигурой, с бледной кожей – рожденная зимой аянни из Бедендерея, где в самые сильные холода замерзал даже воздух. Этот варварский акцент, эти континентальные манеры; и все равно Нейбен частенько ловил себя на том, что думает о ее плоских грудях с крупными сосками, которые так и хочется потрогать большими пальцами. Перед тем как попасть в Дом многообразия, он даже не задумывался о том, что здесь будут дети из других краев, кроме Ктарисфея и соседних архипелагов. Дети – девушки! – с большого полярного континента. Грубиянки, которые любили сквернословить и не стеснялись путать мальчишечьи имена.

– Пужей! Куда ты собралась?

– Хочу нырнуть.

– К пальпам?

– Не-а, просто окунуться.

Когда Пужей подняла руки и нырнула – неуклюже, как и полагается бедендерейской сухопутной жительнице, – ее грудь напряглась, и Нейбен ощутил быстрое, приятное набухание в паху. Вода скрыла перемену. Солнечная рябь помогла сохранить все в тайне. Потом он почувствовал, как по телу прошла волна дрожи, и нырнул – глубже, еще глубже. Он чуть не выпустил весь воздух из легких, когда угодил в объятия ледяной воды; потом увидел, как Пужей – в облегающих шортиках для плавания ее задница выглядела весьма сильной, мускулистой – повернулась, улыбнулась и, выпустив струйку пузырьков из носа, взмахом руки поманила за собой, вниз. Нейбен поплыл вслед за уходящими в глубину ступеньками. Перед ним распахнулась зелень, бездонный изумруд за противоскреевыми сетями – там, где безграничное море обновляло воды Марциального бассейна. Между бледно-красным телом Пужей и темно-зелеными просторами колыхались мерцающие завесы пальпов.